Саалама, руси

Побелевшая заведующая стояла в неестественно застывшей позе. Несколько секунд она боролась с собой, а потом все же ухватилась рукой за край операционного стола. Предпочитая расстерилизоваться, нежели упасть.

— Вера, найдите мне ассистента, срочно, — Ливанская решительно бросила сестре. — Виталий Павлович, выведите Дину Борисовну.

Анестезиолог уже и сам подхватил заведующую под руки, помогая оторваться от стола. Ливанская, не выпуская из пальцев троакаров, краем глаза проследила, как ее вывели из операционной.

— Патрисия Яновна, Марат Шахназарович уже моется, — Вера заглянула в операционную.

Та коротко кивнула и снова перевела глаза на мониторы.

Москва. Улица Чертановская. 23:10

Дома было тихо, только из комнаты раздавалось мерное журчание телевизора. Ливанская сбросила кеды, сняла куртку и бесшумно прошла в спальню. От двери было видно, что Андрей на экран не смотрит — лежит, безучастно глядя в потолок. Она шагнула к кровати и, поджав ногу, села на самый край. Остро пахло медикаментами и кислым потом, болезнью и немощью.

— Ты как? — Ливанская посмотрела на Андрея, мимоходом отметив, что жидкости в капельнице еще на полчаса, может, минут на сорок.

— Норма, — он сглотнул и повернул к ней голову.

Женщина хмыкнула:

— Дина Борисовна говорит, тебе давно пора ходить.

Гадетский через силу выдохнул, устало прикрыв глаза:

— Сейчас встану.

— Ну, раз шутишь, значит и правда норма, — она улыбнулась. Хотела было еще что-то сказать, но Андрей на нее уже не смотрел.

часто стал вот так отключаться. Мог иногда пошутить, улыбнуться, а через секунду уже смотрел в потолок безразличным взглядом, почти не реагируя на раздражители. В такие минуты ей становилось не по себе, и было даже неприятно до него дотронуться — как до трупа.

Женщина резко поднялась — скрипнула кровать:

— Пойду поем.

На кухне гремел посудой Талищев. Ливанская свернула в зал, прикрыла за собой дверь и, не раздеваясь, легла на диван.

Дину Борисовну пришлось подвезти до дома. Заведующая выглядела плохо. У нее странно отекло лицо и, кажется, ноги — она едва смогла надеть туфли. Ливанская высадила ее у подъезда, а теперь жалела, что не проводила до квартиры. Нужно было ей позвонить — узнать, все ли нормально.

Женщина прикрыла глаза и не то чтобы уснула (она все слышала): Талищев включил чайник на кухне, по телевизору началась реклама (она громче программ), за окном заорала сигнализация на парковке.

Перед глазами мелькали интерны, карты, отчеты. Операции, операции, операции… Завтра резекция желудка и опухоль кишечника. Неизвестно, как будет чувствовать себя Дина Борисовна. Возможно, придется взять что-то из ее графика. Еще нужно привезти несколько капельниц для Андрея и шприцы. И хорошо бы взять кровь на анализ…

Ливанская уже ни о чем не думала, мысли слиплись в голове в сплошное серое месиво, она чувствовала, что засыпает.

…Андрей не ест и не встает. Он вял, апатичен. Ему все безразлично. Хоть бы он поскорее умер. И самой тоже умереть. Чтобы поспать…

Ливанская резко распахнула глаза, пульс зачастил, с резким выдохом прояснилось в голове.

Скрипнув, распахнулась дверь, Талищев на секунду заглянул и бросил:

— Иди поешь.

Женщина вздрогнула и подняла глаза, но дверь уже закрылась. Когда она вышла в коридор, мужчина был в спальне, натягивал на руки перчатки. На стуле были разложены инструменты к перевязке:

— Иди, сам справлюсь, — он увидел ее краем глаза, отмахнулся и, грузно наклонившись вперед, принялся один за одним отрывать пластыри, не дающие сбиться тампонам. Завел свой обычный разговор с Андреем, вынуждая того включаться в диалог и отвечать.

Ливанская, не споря, прошла на кухню, закуривая на ходу сигарету. Хлопнула дверью за спиной и остановилась, глядя на стол. На свежезастеленной клеенке стояла тарелка с супом и второе. На отдельном блюдце была аккуратно нарезана зелень и хлеб. Она так вымоталась, что даже не почувствовала запахов. Женщина устало присела на стул, придвинув к себе пепельницу.

— Чего не ешь? Не вкусно? — Талищев бесшумно вошел в кухню и бросил в ведро охапку грязных, пропитанных сукровицей тампонов.

Она подняла на него взгляд и неопределенно повела плечами. Мужчина вытер вымытые руки, хозяйственно повесил полотенце на крючок.

Ливанская посмотрела в тарелку и вдруг глухо рассмеялась, ткнувшись лбом в сцепку пальцев:

— Талищев, ты золотой мужик.

Он налил себе супа и сел рядом:

— Золотой, золотой. Ешь давай.

Спрашивать, с чего он переменил к ней отношение, она не стала. Можно было догадаться. И хорошо, что он не говорил этого вслух.

Талищев поднес ко рту кусок хлеба, ополовинил одним укусом:

— Ты когда спала в последний раз? — поднял на нее испытующий взгляд. — Только не ври, я все вижу.

Чтобы не отвечать, та опустила глаза в тарелку, но кусок в горло не лез. Пришлось пожать плечами:

— Не помню. Не хочется.

— У тебя на работе проблемы? — Юрий Альбертович ел, как положено, неторопливо, тщательно прожевывая, и давая ей время подумать, прежде чем отвечать.

— Нет, все нормально.