Саалама, руси

Мужчина просто и коротко ответил:

— Верю.

Ливанская напряженно подобралась, а Талищев, будто не заметив, спокойно и серьезно проговорил:

— Мне нужна была помощь, и я пришел к Богу, — он встретился с ее невосприимчивым упрямым взглядом: — Видела, как они молятся?

Она хотела было уже ответить: рассказать про оголтелых фанатиков, про пятикратный намаз, фанатичное раболепие в глазах, которое прочно ассоциировалось у нее со смертью.

Талищев спокойно и снисходительно улыбнулся:

Ты по сравнению со мной девчонка еще, потому и не понимаешь. А я человек немолодой, — он невесело хмыкнул. — Ты правильно сказала, своих-то детей нет, — и с неожиданной тяжестью шумно втянул воздух. — У меня тут не чужой человек, у меня тут сын умирает. А надо терпеть… — и как-то задумчиво посмотрел ей в глаза: — Вот я и молюсь. Легчает. Рита, помогает не Бог, помогает вера.

24

30 сентября 2015 года. Среда. Москва. Восемнадцатая городская больница. 18:20

Смена была длинная, тяжелая. К вечеру Ливанскую уже не держали ноги. И хотя никаких особенно сложных операций она не проводила, чувствовала себя странно-измотанной, выжатой. В ординаторскую зашла уже на автопилоте, на ходу складывая истории в неряшливую стопку.

Там было уже тихо, только припозднившиеся Майоров да Салимзянова в охотку переговаривались и попивали кофе.

— Да я, конечно, оперирую, кто же еще, — полная миловидная женщина с туго обтянутыми хирургической пижамой ногами мелодично рассмеялась. Голос у нее был приятный, мягкий. — Сунули мне еще этот некроз в нагрузку, а у меня и так график под завязку. Боюсь в школу не успеть: у моих собрание классное, — она покачала головой. — Работать придется в темпе вальса.

— Так чего не поменяешься? — хмыкнул Валерий Арсеньевич.

— А с кем меняться-то? — коллега махнула рукой и озабоченно вздохнула. — Васька на той неделе драку устроил, меня опять классная будет чихвостить, как малолетку. Видел бы ты эту старую мегеру, такую вообще к детям нельзя подпускать.

— А сколько ему уже? — мужчина добродушно улыбнулся в пышные усы.

— Тринадцать, — Салимзянова гордо улыбнулась. В самом деле, трудно было поверить, что у нее уже такой большой сын — выглядела она значительно моложе своего возраста. — Растут — не поверишь, я…

— Вы Шахназарову оперируете?

Женщина растерянно замолчала на полуслове и обернулась — бестактно влезшая в разговор Ливанская стояла у стола и смотрела на нее внимательным выжидательным взглядом. Та неуверенно кивнула:

Ну, да. Завтра.

— Если хотите, я ее возьму.

От растерянности Салимзянова даже не нашлась, что ответить. Предложение было неожиданное, сказано резко. И в отделении не принято было менять хирургов накануне операций.

— Я договорюсь с Диной Борисовной, — Ливанская, будто разговаривая сама с собой, даже не стала дожидаться ответа. Поставила в известность и стремительно вышла из ординаторской.

Восемнадцатая городская клиническая больница. 18:30

Дверь, раскрытая Ливанской, чуть скрипнула. Шахназарова бросила на нее короткий затравленный взгляд, не переставая безмолвно, одними губами, повторять слова молитвы.

Хирург сделала знак рукой, чтобы та не прерывалась, и тихо села около кровати. Несколько минут она, глядя куда-то в угол и стараясь не смотреть на пациентку, ждала, когда та закончит. Потом повернулась и вкрадчиво предложила:

— Я хочу взять вашу операцию. Но только если вы не против.

Ливанская сама не могла бы сказать, откуда этот порыв. С одной стороны, ей было все равно. Но с другой — ее задели слова, брошенные Майоровым, который считал, что операция — напрасный труд, и отношение Салимзяновой, которая торопится на собрание в школе. Никому не нужна была лишняя и, с девяностопятипроцентной вероятностью, бесполезная возня. А что-то было в пациентке важное, важное для Ливанской, для ее мира с самой собой.

Шахназарова не сказала ни слова. Смотрела на нее недоверчиво и настороженно. И молчала.

Ливанская смотрела на ее маленькое осунувшееся личико в обмотках платка, все изрезанное усталостными морщинами, с залегшими тенями. На руки, горячо и истово сжимающие потрепанный Коран.

«У меня тут не чужой человек, у меня тут сын умирает. Вот я и молюсь. Легчает. Рита, помогает не Бог, помогает Вера. Все, кто к вере пришел, точку опоры искали».

У пациентки было высохшее, изможденное тело обреченного человека. И все еще живые, горящие глаза.

«Что, и Андрей тоже?»

«Так он и не верит. Крестик носит, чтобы мне угодить. Ну а я от него и не требую. Вера — она или есть, или нет. Он-то и без веры справляется. Но уж у кого она есть, значит, тому надо. Иногда без нее не обойтись. Вера — это надежда».

— Я все соблюду, — женщина через силу заставила себя взглянуть Шахназаровой в лицо и обнадеживающе кивнуть. — Все будет так, как вы просили.

Та по-прежнему молчала. Хирург несколько секунд ждала ответа, потом пожала плечами и поднялась. Тихий голос застал ее уже в дверях:

— Спасибо, — Шахназарова жалко улыбнулась и посмотрела на нее из-под густых широких бровей, — спасибо тебе.