Саалама, руси

Простые бытовые мелочи, но радовались им несказанно. Флакон духов для Сюзон, журналы для Додди, потрепанные шахматы для Василенко — просто поразительно, как ему удалось раздобыть все эти вещи.

Ливанская в свою очередь приняла от Муки завязанный бечевкой пакет. Открыла. Заглянула. Не поверила своим глазам и заглянула еще раз.

Джинсы — настоящие, темно-синие, с желтой прострочкой.

— Ты только не считай, что я смирился, — мужчина смущенно улыбнулся, блеснув глазами за стеклами очков.

Споры из-за хиджаба все еще продолжались, просто с разной степенью интенсивности, и трудно было представить, что он отступится. Ливанская улыбнулась:

— Не буду, — она сделала шаг вперед и порывисто обняла растерявшегося мужчину. Тот от неожиданности помедлил пару секунд, а потом рассмеялся, и стиснул ее до боли в ребрах.

Сказать, что врачи перепились — это не сказать ничего. То ли настойка Муки оказалась ядреней, чем ожидалось, то ли усталые люди просто стремились на некоторое время отключить сознание. Им не нужна была музыка, чтобы танцевать, и известные всем мелодии, чтобы петь. Барак белых так шумел, что даже местные притихли и попрятались по своим аришам.

— Давай выйдем, а то я сейчас упаду, — Ливанская схватила Муки за рукав, едва удержавшись на ногах, и махнула рукой на дверь.

На улице было темно и холодно. Мужчина помог ей усесться у стены барака и пристроился рядом. В отличие от пары листиков ката, спиртное не оказало на него заметного воздействия.

— У меня такое ощущение, что вас двое, — девушка растрепала волосы и засмеялась.

Муки сдержанно улыбнулся:

— Да, тебе точно хватит.

— Сейчас протрезвею, — она глубоко вдохнула. Странный здесь был воздух. Тягучий, чистый, будто сладковатый. Девушка прикрыла глаза и расслабилась.

Из барака продолжал доноситься гвалт. Ей не нужно было оборачиваться, чтобы знать, что там происходит. Додди плясал на столе и, широко размахивая руками, зазывал местных, попеременно называя их то «своими дорогими», то «долбанными придурками». Раскрасневшаяся Сюзон дергала его за штанины и упрашивала прекратить.

— Почему они не уехали?

Раскрытые двери барака были единственным световым пятном, на фоне которого ночь казалась еще непроглядней.

— Кто?

— Все. — Ливанская задумчиво посмотрела на мужчину. На самом деле, ей больше хотелось быть пьяной, чем действительно подействовал алкоголь. — Все наши. Почему они вернулись?

Муки ответил не сразу. Он опустил голову, задумался.

— Знаешь, — мужчина начал неторопливо, досадливо передернув плечами, будто ему мешал шум доносившийся из барака, — со временем привыкаешь. Это как в тюрьме: когда сидишь в ней много лет — втягиваешься, — он тихо посмеялся и уже серьезно выдохнул: — Постепенно начинаешь любить эти места. Мы ругаемся, жалуемся. Но, на самом деле, кто хочет уехать — уезжает сразу. Если уж ты остался, то остался.

— А Додди? — она невольно глянула в распахнутые двери. Тот продолжал куролесить, его звонкий голос разносился по всей деревне. — Он так мечтал выбраться отсюда.

Муки тоже оглянулся, посмотрел, как парень машет руками в окно, крича: «Хватит спать, идите к нам!» — и рассмеялся:

— Додди? — он покачал головой: — Додди никогда не уедет. Я никого не знаю, кто бы любил местных так, как он.

Девушка его не поняла, но Муки только посмеялся и деликатно обнял ее за плечи.

28

5 января 2009 года. Понедельник. Сомали. Деревня.

В Джамаме Муки достал все: доски, балки, рейки, молотки, гвозди, пилы, шпатели, валики. Десятки мешков, сплошь исписанных арабской вязью — произведенную в Эфиопии грязно-серую пыльную смесь, чем-то даже напоминающую гипсовую штукатурку. Для крыши он всеми правдами и неправдами раздобыл профнастил. Тот был уже не первой свежести, облезлый, кое-где замятый, с развороченными дырами от вытащенных гвоздей, но так даже удобнее — своей дрели у них все равно не было.

И, главное, он привез два десятка железных коек. Старых, ржавых и продавленных, но еще поддающихся ремонту.

Разгрузили машину быстро и весело. И теперь вокруг бывшего здания школы, радуя глаз, высились горы стройматериалов.

Под палящим солнцем в тридцатиградусную жару горстка врачей принялась играть в капитальное строительство, восполняя рвением недостаток мастерства. С самого утра и до поздней ночи новоявленные строители не спускались с крыши, загорая до черноты. Ливанскаядавно уже сбросила рубашку и закатала штаны выше колен. Муки совестил и ругался, сам то и дело вытирая пот со лба.

Тонкостей укладки крыши врачи не знали, поэтому делали как получится, учась на ошибках. Не было герметика — подпихивали солому, не было дрели — вколачивали гвозди в старые дырки. Получалось не ахти как, но если уж соломенные крыши аришей выдерживали, то эта и подавно должна была сгодиться.

На третий день явился Маххамед. Сомалиец долго мялся перед зданием школы, прикрывшись ладонью, как козырьком, и рассматривая людей. Потом углядел среди них девушку и счастливо заулыбался.

Ливанская была рада снова увидеть старика. Она сбежала по перекрытиям и уселась на корточки на самом краю: