Сабина Шпильрейн: Между молотом и наковальней

– Именно так, милочка. Интересно, как теперь поведет себя доктор Юнг? Он вроде бы типичный семьянин, приверженец моногамии. Наверное, непросто женатому мужчине, причем такого крупного телосложения, как Юнг, зная, что в него влюбилась молодая, привлекательная и, несомненно, страстная девушка, по-прежнему оставаться в рамках профессиональной сдержанности.

– Ой! Что же теперь будет?

– А чего ты сама-то хочешь?

Утомленная этим внутренним разговором сама с собой, я прилегла на кровать, накрылась пледом и, свернувшись калачиком, словно защищаясь от себя, Юнга и всего остального мира, незаметно погрузилась в обволакивающую, закрывающую глаза, тревожную дрёму.

Сквозь дрёму неожиданно проступил облик Юнга. Его лицо, обычно строгое и неэмоциональное, расплылось в радостной улыбке.

– Сабина! Любовь моя! Я пришел за тобой.

Протянув свою руку, он нежно дотронулся до моих распущенных волос, слегка потрепал их своими ласковыми пальцами и, нагнувшись к моему лицу, потянулся к моим трепетно дрожащим, раскрывшимся навстречу пьянящему поцелую губам.

– Не сдерживай себя, любимая, – шептал Юнг, – приближая свои губы к моим. – Доверься мне, дорогая. Я покажу тебе дивный мир, о котором ты так давно мечтала.

Его зубы слегка обнажились, и язык, скользнув по моему обнаженному плечу, стал подниматься все выше. Его влажный, но пылающий огнем язык маняще прошелся по моей шее и в какой-то неописуемой истоме коснулся нижней губы. Еще немного – и наши губы слились бы в страстном поцелуе.

Но вдруг что-то острое вонзилось в мои губы, раздирая их до крови. От неожиданности и боли я закричала. А когда увидела перед собой чудовищную морду какого-то хищного животного, похожего на свирепого, разъяренного ягуара, я в ужасе отшатнулась от нее.

Где же мой Юнга? Куда он исчез? И откуда появилось это чудовище, которое хочет меня разорвать на куски?

– Милый Юнга? Спаси меня от погибели! Помоги, дорогой! Юнга, Юнга, Юнга!..

Рената сильнее сжала локоть матери и чуть встряхнула ее за плечо.

– Мамочка, что с тобой? Открой глаза! Очнись!

Сабина вышла из забытья. Она приоткрыла тяжелые веки и с недоумением посмотрела на старшую дочь, которая тревожно и вопрошающе смотрела на нее.

– Что такое? – устало спросила Сабина.

Ты кого-то звала, повторяя какое-то имя, – ответила Рената. – Тебе плохо? Кружится голова? Такое впечатление, как будто ты отключилась, даже глаза закрыла.

– Ничего, доченька. Все в порядке. Действительно, я немного забылась. Но сейчас уже пришла в себя.

– Ты уж держись, мама. Обопрись сильнее на меня. Еще немного потерпи. Скоро дойдем туда, куда нас гонят. Тогда и отдохнем.

Рената поправила выбившуюся из-под косынки прядь волос матери и, поддерживая за ее руку, подалась вперед, стремясь тем самым облегчить путь измотанной женщины.

Сабина тяжело вздохнула. Надо же, подумала она, воспоминания прошлого не хотят ее отпускать. Хорошо, что Рената не услышала, кого я звала на помощь. Впрочем, если бы даже она услышала имя Юнга, то вряд ли бы поняла, что это имя значило для меня долгие годы.

Мой Юнга! Да, когда-то я грезила им. Он был моим кумиром. Позднее мне стало более понятно, что происходило со мной в то далекое время. Приобретенные мной психоаналитические знания и знакомство с профессором Фрейдом пролили свет на былые отношения с доктором Юнгом.

Сабина украдкой взглянула на старшую дочь, потом, отогнав вялой рукой надоевшую муху, жужжавшую возле ее уха, вновь предалась своим воспоминаниям о том полном драматизма периоде жизни, когда она находилась в Цюрихе и имела возможность общаться с Юнгом не только на людях, но и наедине.

Любовь без секса или секс без любви

Та грёза была чудовищной. Я очнулась от собственного крика и остаток дня была охвачена каким-то дурным предчувствием. Однако на следующий день было столько различных дел, что я напрочь забыла о ней. А когда встретила Юнга в госпитале и он, улыбнувшись мне, был более чем доброжелателен во время обхода больных, мое дурное предчувствие испарилось само собой.

Конец 1905 и три последующих года прошли под знаком моего обожания этого неординарного человека. Я ходила на его лекции, восхищалась его манерой общения с пациентами, незаурядным интеллектом, энтузиазмом и творческим потенциалом. Он воспринимался мною не только в качестве идеала, каким должен быть каждый врач, с заботой и любовью относящийся к своим пациентам, но и как человек исключительно честный, порядочный, благородный, высоконравственный.

Он так спокойно и понимающе относился к моим выходкам, переходящим подчас в скандалы и антисоциальные поступки, подогретые непристойными или злобными фантазиями, что я просто удивлялась тому, как у него хватает терпения быть ровным и обходительным со мной. Возможно, мое экстравагантное поведение в то время напоминало ему о тех «дьявольских трюках», к которым я прибегала в клинике Бургхольцли.

Но как в таком случае он воспринимал меня?