Сабина Шпильрейн: Между молотом и наковальней

Именно так мне хотелось назвать своего сына. И все же.

Когда я сказала об этом Юнгу вслух? Когда вообще у меня появилось это страстное желание? Была ли его интерпретация моих разъяснений о птичке и узнике навеяна этим желанием? Или, наоборот, данное желание возникло у меня после психоаналитического толкования Юнгом мотивов моего обращения к стихам Пушкина о птичке и узнике?

В то время когда я была одержима любовью к моему Юнге, подобные мысли не могли придти мне в голову. Но сейчас, после многолетней работы в качестве психоаналитика, они возникли сами собой.

Профессор Фрейд писал о явлении переноса, когда в процессе анализа пациент может переносить на аналитика самые различные чувства, включающие как негативное отношение к нему, так и эротические компоненты. Я внимательно читала его статью о любви в переносе, которая была написана им после того, как мои сумасшедшие отношения с Юнгом сменились профессиональным общением и после того, как я вышла замуж за Павла Шефтеля.

Позднее, имея дело с пациентами, охваченными любовной страстью, в том числе и к лечащему врачу, я нередко задумывалась над природой этой страсти. В профессиональном отношении я разделяла позицию профессора Фрейда, согласно которой пациент переносит на врача свои инфантильные желания. Но в личном плане я не могла согласиться с подобной точкой зрения, поскольку моя любовь к Юнгу не была неврозом переноса. Я действительно его любила.

Ох уж эта любовь!

Разве человек способен понять, почему его вдруг охватывает всесокрушающая страсть?

Ведь в отношениях с Юнгом изначально я мечтала исключительно о духовной близости, точнее о духовном родстве.

А что получилось на самом деле?

Вот и сейчас, думая о духовном родстве, я внутренне проговорилась, использовав выражение «духовная близость».

Родство и близость – не одно и то же. Родство по крови, родство душ не включают в себя сексуальное влечение. А если оно и присутствует, то не в такой степени, чтобы на этой почве сойти с ума.

Другое дело, когда говорят о близости. В этом случае вольно или невольно речь идет об интимных отношениях. Здесь сексуальная страсть является не только преобладающей, но, фактически, движущей силой поведения человека, бессознательно вовлекающей его в пучину радостных и горестных переживаний, возносящей его до небес или, напротив, толкающей в глубокую пропасть отчаяния.

Все это мне пришлось пережить самой, когда счастливые мгновения пребывания с Юнгом наедине сменялись подавленностью или «дьявольскими трюками», доставлявшими столько хлопот окружающим меня людям.

Но вот только сейчас меня пронзила шокирующая мысль.

А что, если, будучи моим лечащий врачом, учителем, наставником и, бесспорно, привлекательным мужчиной, сам Юнг способствовал перерастанию дружеских отношений между нами в нечто такое, что расшевелило угольки моих инфантильных желаний? Не только расшевелило, но взметнуло пламя сексуальной страсти молодой девушки до такой высоты, что в огне необычных для того времени психоаналитических интерпретаций расплавились преграды стыдливости и девушка захотела стать женщиной, мечтающей о ребенке от женатого мужчины.

Раньше я и подумать не могла об этом. Я была влюблена настолько, что ничего не замечала вокруг себя. Когда в августе 1908 года мне удалось поехать на каникулы к своей семье в Ростов-на-Дону, меня разрывали противоречивые чувства. Это были долгожданные каникулы, во время которых я могла увидеться с родными. В то же время мне не хотелось уезжать из Цюриха, не хотелось расставаться с моим любимым Юнгом.

Мы договорились писать друг другу письма. В Ростове-на-Дону я с нетерпением ждала от него весточек, и он действительно писал мне письма, которые приносили мне радость и наполняли сердце еще большей любовью к нему.

Перед моим отъездом к родителям Юнг назначал мне встречи и говорил о своих чувствах ко мне. Мне было приятно слышать его комплименты в мой адрес, когда он рассуждал о том, что счастлив видеть во мне не поддающегося сентиментальности, независимого и свободного человека. При этом он неизменно выражал чисто дружеское отношение ко мне, когда в присылаемых до отъезда в Ростов-на-Дону письмах подписывался не иначе, как «ваш друг».

Но письма, которые Юнг присылал мне в Ростов-на-Дону, были просто бальзамом для моей истомившейся души. В этих письмах он обращался ко мне не иначе, как «моя дорогая», а завершал их порой фразой «с сердечной любовью». Испытывая неописуемый восторг от этих фраз, в то время я не обращала внимание на некоторое несоответствие, имевшее место в его письмах. В самом деле, то «моя дорогая», то «ваш Юнг». К обращению «моя догорая» больше подошла бы завершающая фраза «твой Юнг».