Сабина Шпильрейн: Между молотом и наковальней

С другой стороны, каким образом это можно соотнести с тем, что, как я слышала, его жена ждет очередного ребенка? Секс без любви? А у нас с ним, что, любовь без секса?

Все так запутано. Не приложу ума, что делать. Если бы мне удалось принять какое-то твердое решение, я бы жила в волшебном царстве и не испытывала бы мучений, так изматывающих меня.

Знакомство с некоторыми психоаналитическими идеями позволяет взглянуть на отношения с Юнгом несколько иначе, чем это было во время моего лечения в Бургхольцли. Тогда он был для меня лечащим врачом, открывшим мне новый мир терапевтической беседы, когда, преодолев стеснение, можно, даже нужно было говорить в целях излечения об инфантильном сексуальном возбуждении и оргазме. Теперь я учусь на медицинском факультете и имею возможность ознакомиться с теми идеями, которые сами ни за что бы не пришли мне в голову.

Так, недавно Юнг закончил свою работу «Значение отца в судьбе индивида», где показал, что выбор будущего объекта любви обусловлен первыми отношениями ребенка к родителям. Если под этим углом зрения рассмотреть мои детские годы и мою в общем-то первую настоящую любовь к мужчине, то получается, что мой выбор Юнга в качестве объекта любви бессознательно обусловлен моим отношением к отцу. Отсюда становится более понятно, почему вдруг обнаружились сходные черты характера этих двух мужчин.

Юнг для меня как отец. А кто я для него?

Мать? Точнее женщина, которая в первое время заменила ему мать, заболевшую, как он сам сказал мне однажды, истерией, когда ему, маленькому мальчику, было всего два года.

Мать Юнга провела несколько месяцев в больнице в Базеле. Маленького Юнга взяла к себе незамужняя тетка, которая была почти на двадцать лет старше его матери. Он сам вспоминал о том, что был обеспокоен отсутствием матери.

За маленьким Юнгом приглядывала также служанка, о которой у него остались любопытные воспоминания. Он помнил, как она приподнимала его над собой и клала его голову на свое плечо. У нее были черные волосы и, как он выражался, оливковая кожа. Говоря об этом воспоминании, он как бы явственно видел линию ее волос, ее шею и родинку на ней.

Похоже, я напоминаю ему ту девушку из далекого детства, которая на время заменила ему мать. Черные, добавила бы от себя, вьющиеся волосы и оливковая кожа. Точнее не скажешь.

Интересно, и как это я не обращала внимания на это до сих пор. Его мать, болевшая истерией, и я – истеричка в соответствии с поставленным диагнозом лечащего врача, Юнга. Значит, он полюбил меня потому, что я оказалась женщиной-истеричкой, а не просто женщиной – здоровой, любящей и жаждущей ответной любви.

А если бы я была здоровой, обратил бы Юнг на меня внимание?

Конечно, тогда бы мы не встретились в клинике Бургхольцли. Но, предположим, я приехала бы на учебу в Цюрих, стала бы студенткой медицинского факультета и слушала бы лекции Юнга. Заинтересовала бы я его в этом случае как молодая, источающая флюиды и вызывающая у мужчины соответствующие желания женщина?

Скорее всего, нет, поскольку он женат и соблюдает правила хорошего тона, поддерживая репутацию примерного семьянина.

С психоаналитической точки зрения получается, что моя истерия, бессознательно соотнесенная им с истерией его любимой матери, вызвала в нем свободные ассоциации, воскресившие ее образ и связавшие между собой два других образа, воплощенные в лице женщины, заменившей ему мать в раннем детстве, и в лице молодой истерички, каковой я предстала перед ним в клинике Бургхольцли.

Наше последующее общение лишь углубляло сначала невидимую, а затем все более явную связь с женщинами-истеричками, тем более что, как в случае с его матерью, так и в случае со мной речь шла о его неизменном желании, чтобы мы стали здоровыми.

В детстве Юнг лишь желал выздоровления матери. Теперь, будучи врачом, он стремится все сделать для того, чтобы выздоровела я. И если раньше он не мог проявить надлежащую заботу о своей матери, то сейчас переносит всю свою окрашенную в дружеские тона и эротические обертоны любовь на меня.

Если это действительно так, то с чем мы имеем дело?

Получается, что как с моей, так и с его стороны имеет место инцестуозность.

Моя любовь к нему сопровождается глубокими переживаниями, вобравшими в себя чувственное влечение, маскирующееся под стремление к дружеским отношениям, и постоянные терзания от бессознательной вины за запретный инцест, осуществляемый в фантазиях и грезах.

В свою очередь, его любовь ко мне как к женщине, заменяющей истерическую мать, пронизана амбивалентными чувствами эротического желания и невозможности его реализации в силу установленных культурой запретов.

Теперь становятся более понятными те сомнения, переживания и загоняющие в болезнь подавленные желания, которые оказались обоюдоострыми как для меня, молодой девушки, не искушенной в любовных играх, так и для него, женатого мужчины, познавшего глубины сексуальной страсти.