Сабина Шпильрейн: Между молотом и наковальней

Исцеление любовью. Пожалуй, это единственный выход в нашей запутанной ситуации.

Отдаться всем существом своим бурному водовороту жизни и быть счастливой, пока светит солнце? И будь что будет, даже если наступят черные дни разлуки!

В последнем случае можно будет переложить свое чувство на ребенка и на научную деятельность, которую я люблю не меньше Юнга.

Знаю, что современная молодежь, особенно студенты медицинского факультета, смотрят на подобные вещи более просто. Не исключено, что, лишившись девственности в объятиях женатого мужчины, я смогу полюбить кого-нибудь другого второй раз и вступить с ним в законный брак.

О последних соображениях я написала своей маме. Правда, я не стала пугать ее рассуждениями о психоанализе как лечении любовью. Написала лишь о том, что готова отдаться превратностям жизни и обрести счастье хотя бы сейчас.

При этом я успокоила маму, сообщив ей о том, что мы с Юнгом стоим пока на той ступени поэзии, которая не опасна. И, чтобы совсем ее успокоить, в своем письме я добавила, что намерена стоять на этой ступени до тех пор, пока не стану доктором, если, разумеется, обстоятельства не изменятся.

Кроме того, я написала ей, что не могу чувствовать себя счастливой без материнского благословения, без ее одобрения моего образа действий. Мне было крайне важно, чтобы она могла радоваться тому, что мне хорошо.

Я понимала, что моя мама может задать мне вопрос: а что будет потом, если я решусь на полное проявление своей любви к Юнгу, в то время как он не захочет разводиться со своей женой? И я написала ей, что «пути Господни неисповедимы» и мы не можем знать того, что будет потом и где счастье ждет нас.

Бедная, бедная мама!

Что она подумала о своей так запутавшейся, но все же жаждущей счастья дочери, когда прочла это письмо?

Мама, милая мама!

Не суди меня строго и прости! Мне так необходимо твое благословение!

– Мама! Так хочется пить! Просто сил нет.

Сабина встрепенулась. Голос младшей дочери вырвал ее из плена воспоминаний. Ева осторожно дергала маму за руку, пытаясь привлечь к себе ее внимание. Лицо дочери выражало страдание, и сердце Сабины забилось, словно птица в клетке, которая ничего не может сделать, чтобы облегчить участь своего птенца.

Конечно, Ева уже вполне сформировавшаяся маленькая женщина, способная не только терпеть лишения, но и в случае необходимости оказывать помощь своей матери. Но для Сабины младшая дочь всегда оставалась ребенком.

– Доченька, потерпи, пожалуйста! Мы скоро придем на место и сможем вдоволь напиться.

– Мне бы глоточек воды, а то так пересохло горло, что все во рту просто жжет, – пожаловалась Ева.

– Ну, еще капельку потерпи. Мы уже почти пришли, – пыталась успокоить свою дочь Сабина, хотя не была уверена в том, что они вообще когда-нибудь дойдут до того места, где можно будет остановиться, найти питьевую воду и отдохнуть.

Она сама едва стояла на ногах. Ей самой так хотелось пить, что из ее пересохшего горла едва вылетали обращенные к дочери утешения.

Ева послушно поплелась рядом с матерью, которая погладила ее по растрепанной головке и ободряюще посмотрела на уставшую дочь, желая ее подбодрить.

Какая же Ева все-таки еще маленькая, несмотря на свои 16 лет! Словно ребенок!

Вымученная улыбка Сабины прорезала ее покрывшееся пылью лицо и застыла на некоторое время, пока Ева понимающим, но каким-то моляще-отрешенным взглядом смотрела на свою мать. Но как только дочь переключила свое внимание на дорогу, улыбка сошла с лица Сабины и она, украдкой вздохнув и собравшись с последними силами, с неимоверным трудом продолжила идти навстречу своей судьбе.

Воспоминания о былом скрашивали ее нелегкий путь. Они были своего рода спасительным средством, поскольку заглушали боль в ноге и не давали тревожным мыслям о ближайшем будущем брать верх над ее изнуренным телом и подавленным духом.

Сабина мысленно вернулась к прерванным дочерью воспоминаниям о том периоде, когда она, полная сил, жизненных планов и надежд, открыла для себя спасительное средство в форме исцеления любовью, с помощью которого она собиралась вылечить Юнга.

Правда, что-то не совсем понятное мешало ей претворить в жизнь страстное желание вылечить Юнга своей любовью.

Она помнила рассуждения профессора Фрейда о том, что в «Градиве» В. Иенсена описан как бы идеальный случай лечения методом психоанализа. В реальной психоаналитической практике все значительно сложнее. В художественном произведении девушка могла ответить на любовь, проникающую из бессознательного в сознание, а врач не может сделать этого.

«Врач, – писал профессор Фрейд, – посторонний человек и обязан стремиться после излечения опять стать посторонним; он часто не умеет посоветовать исцеленному, как ему использовать в жизни вновь обретенную способность любить».

Но ведь я пока не врач, и к тому же я не посторонняя для Юнга, размышляла про себя Сабина. Значит, меня не касаются эти рассуждения профессора Фрейда.