Сабина Шпильрейн: Между молотом и наковальней

Как потом выяснилось, кто-то пустил слух о том, что доктор Юнг имеет близкие отношения с одной из своих пациенток. Когда он узнал об этом, то почему-то подумал, что это сделала я. Причем сделала намеренно, чтобы все, включая его жену, знали об этой любовной связи. Тем более что в контексте распространившегося слуха, который он назвал «грязной сплетней», речь шла будто бы о предстоящем разводе доктора Юнга со своей женой и последующей его женитьбе на одной из студенток медицинского факультета.

Но мне даже в кошмарном сне не могло бы присниться такое.

Разве я могла бы так подставить моего любимого Юнгу?

Да и зачем мне это надо было, если я почти решилась на его лечение всей полнотой своей любви?

Разве не было у Юнга других пациенток, которые, несомненно, влюблялись в него?

Он сам рассказывал о том, как одна пациентка, желая избавиться от любви к нему, поехала в горы, там увлеклась подвернувшимся ей мужчиной, имела с ним сексуальную связь, забеременела от него и ждала ребенка. Узнав о беременности, обольстивший женщину мужчина бросил ее, после чего она хотела покончить жизнь самоубийством. Но доктор Юнг сделал все для того, чтобы удержать ее от этого отчаянного шага.

Судя по его рассказам, многие пациентки и студентки влюблялись в него. Так что нет ничего удивительного, что одна из них могла быть автором порочащей Юнга сплетни.

Обиднее всего для меня было то, что он даже не попытался поговорить со мной об этом инциденте. Я уверена, что если бы он пришел ко мне и рассказал о случившейся неприятности, то я смогла бы развеять его заблуждения насчет меня.

А так он не только обвинил меня в авторстве «грязной сплетни», но и подумал, что я, любящая его как никто другой, начнет придумывать такие «дьявольские трюки», которые окончательно подорвут его репутацию и как порядочного семьянина, и как врача.

Позднее я узнала, что жена Юнга была обеспокоена распространяющимся слухом о предстоящем разводе ее мужа с ней. То ли она догадывалась о любви Юнга ко мне, то ли, стремясь предотвратить неизбежный скандал в семье, он сам рассказал ей о моем «систематическом соблазнении его».

Не знаю, как было на самом деле, но его жена (а кто другой мог это сделать?) послала анонимное письмо моей матери. Та, в свою очередь, написала нелицеприятное письмо Юнгу, после которого он в холодном тоне обвинил меня и ее в неблагодарности за оказываемую нам помощь.

Юнг написал моей матери о том, что он точно знает границы врачебной деятельности, за которую получает соответствующую плату. Он также знает и то, что между мужчиной и женщиной не могут бесконечно поддерживаться исключительно дружеские отношения. Поэтому он предлагает госпоже Шпильрейн оплачивать медицинские услуги, которые до сих пор он оказывал ее дочери безвозмездно. Он даже указал конкретную сумму в 10 франков за час, которую госпожа Шпильрейн должна будет отныне ему выплачивать.

При этом Юнг высказал госпоже Шпильрейн почти что угрожающее предупреждение. Оно сводилось к тому, что если он останется другом ее дочери, то матери придется только надеяться на судьбу. Концовка письма Юнга свидетельствовала не только о его раздражении по поводу неблагодарности госпожи Шпильрейн по отношению к честному врачу, но и о возможности выйти за рамки ранее установленных границ. «Никто не может, – подчеркнул он, – помешать двум друзьям делать то, что они захотят».

Словом, Юнг был вне себя от недостойных, по его мнению, подозрений со стороны моей матери, поверившей в содержание анонимного письма. Слух же о «грязной сплетне», который дошел до него и распространение которого он приписал мне, поверг его в ярость. Все закрутилось в таком бешеном вихре, что я просто не находила себе места.

Я никак не могла понять, почему Юнг обвинил меня во всех смертных грехах.

Неужели моя любовь к нему ничему его не научила? И как можно вылечить больного человека любовью, если он не верит своему целителю?

Не зная, что делать и как жить дальше, будучи без вины виноватой, я решила написать письмо профессору Фрейду, чтобы он, опытный и мудрый человек, основатель психоанализа, выслушал меня и помог мне выбраться из того щекотливого положения, в котором я оказалась по недоразумению. Это было в марте 1909 года, когда я послала мэтру психоанализа свое первое письмо.

Впрочем, я уже упоминала об этом и о тех переживаниях, которые были связаны с данным обстоятельством.

Не хочется вспоминать те мучительные дни и ночи, когда я была в полном отчаянии от того, что никак не удается поговорить с Юнгом относительно происшедшего инцидента. Да и профессор Фрейд не сразу поверил в то, что я не имею никакого отношения к действительно «грязной сплетне». Но, как бы там ни было, через три месяца все прояснилось.