Сабина Шпильрейн: Между молотом и наковальней

Откуда мне было знать, что Юнг в не меньшей степени, чем я сама, находился во власти противоречивых чувств. Позднее стало очевидно, что, борясь с собственными сексуальными влечениями, он всеми силами стремился не выйти за рамки дружеских отношений. Отсюда его обращение ко мне на «вы», заверения в глубочайшей дружбе и пожелания, чтобы у меня было поменьше бессмысленных целей и связанных с ними болезненных переживаний.

Как я радовалась каждому его письму! Приятно было осознавать, что он находит время для переписки со мной. А когда он признавался в том, что мои письма приносят ему счастье и покой, то я была сама не своя от шальной радости.

В своих фантазиях я обнимала его, прижимала его непокорную голову к своей груди, чтобы он мог действительно насладиться полным счастьем и покоем. У меня не возникало даже мысли о том, что он проводит свой отпуск с женой и, возможно, обретает покой в ее объятиях.

Напротив, когда Юнг писал, что каждый день подолгу гуляет в горах, причем по большей части один, то я рассматривала это как знак его вынужденного одиночества, связанного с моим отсутствием. Мне представлялось, что тем самым он намекает на то, как было бы ему хорошо, если бы прогулки в горах он совершал вместе со мной.

Радость от переписки с Юнгом настолько переполняла меня, что я не могла не поделиться ею со своей мамой.

Кому еще я могла доверить самое дорогое, чем жила в последнее время?

У меня не было близких подруг ни в Цюрихе, ни в Ростове-на-Дону. Поэтому мама была единственным человеком, которому я могла поверить свои маленькие тайны.

Я не только восхищенно рассказывала маме о моем Юнге, но и показывала ей его письма. Подчас мы вместе с ней обсуждали, насколько далеко моя привязанность к Юнгу выходит за рамки чисто дружеских отношений. Я давала маме читать полученные от него письма, а она пыталась рассеять мои сомнения и наставить на путь истинный, чтобы предостеречь от возможных ошибок и последующих страданий.

Нет ничего удивительного в том, что после моего отъезда из Ростова-на-Дону мама вскрыла и прочитала адресованное мне письмо Юнга. Потом, когда она переслала это письмо мне в Цюрих, я оценила ее заботу обо мне и то материнское, нет, не материнское, а чисто женское чутье, которым она, несомненно, обладала.

Мама просила прощения за то, что открыла предназначенное мне письмо от Юнга без моего разрешения. Она бы этого не сделала, если бы не была уверена, что в любом случае я дала бы его ей прочитать.

Письмо успокоило ее, поскольку выражало глубокую дружбу по отношению ко мне. Правда, мама заметила, что эта дружба слегка окрашена чем-то еще. За этим «чем-то еще» она усмотрела возможный конфликт в душе самого Юнга, вызванный, видимо, желанием не позволить чувству любви развиться до такой степени, когда его невозможно было бы подавить. По тону его письма чувствуется, что он устанавливает вполне понятные границы между нами – те границы, которые оставляют простор для подавления чувства любви и в то же время не убивают его полностью. Как выразилась моя мама, если Юнг сможет это сделать, он будет победителем, в противном же случае останется в дураках.

В своем письме ко мне мама также высказала поистине мудрое суждение относительно наших взаимоотношений и возможного направления их развития:

«Ты нашла в нем человека, преданного тебе, не лишенного любви к тебе (большее недопустимо, и тебе следует удовлетвориться этим), человека, к которому ты чувствуешь глубокое уважение и признательность, и что еще тебе нужно? Ты должна быть счастлива, поскольку это больше, чем ты могла бы желать. Если бы ты хотела заставить его развестись с женой, то это было бы другое дело. Но если нет, тебе не следует заходить дальше. Важно понять, что его взять можно, но это того не стоит. Ничего лучшего, чем сейчас, у тебя не будет. Не мучай себя, подави свои чувства так, чтобы они не причиняли тебе страданий, и продолжай встречаться с ним как с другом. Он тоже нуждается в тебе, но он не страдает, напротив, ему становится лучше. Пожалуйста, пожалуйста, не говори ему, что я открыла письмо. Что касается варенья, скажи ему, что ты привезла для него фрукты, но больше привезти не смогла. Сними шикарную квартиру, пригласи его и напиши мне во всех деталях. Можешь говорить с ним о любви, но оставайся неприступной, ты от этого лишь выиграешь. До поры не прячь своих чувств».

Милая, милая мамочка! Как тонко она во всем разобралась!

То, что я люблю его, очевидно. И я говорила маме об этом. Мне казалось, что он тоже начинает любить меня. Видимо, это так, поскольку даже мама увидела в нем человека, не лишенного любви ко мне.

Разумеется, с точки зрения матери ее дочь не может позволить себе большего по отношению к женатому мужчине. А я-то сама могу себе позволить большего и хочу ли этого?

Хотеть и мочь – не одно и то же. Мало ли чего я хочу!