Сабина Шпильрейн: Между молотом и наковальней

Если, подчеркнул Юнг, формальное определение комплекса заменить понятием массы либидо, что в данном случае равнозначно эффективной величине комплекса, то «воззрение г-жи Шпильрейн» легко согласуется с его идеей о переведении актуального сексуального влечения к несексуальным представлениям и о расширении образа мира за счет ассимиляции новых предметов в качестве сексуальных символов.

В примечании к другому разделу – «Борьба за освобождение от матери» – Юнг воспроизвел связанное с рассечением земли высказывание моей пациентки, которое я привела в своей статье:

«Железо употребляют для сверления земли – посредством железа можно создавать людей. Землю рассекают, взрывают, человека делят. Человека разделяют на части и вновь составляют. Чтобы не было больше погребения заживо, Иисус Христос приказал своим ученикам просверлить землю».

Подчеркнув то обстоятельство, что мотив «рассечения» является типичным, Юнг описал и другую символику, опять же сославшись на одну из моих пациенток. Эта пациентка говорила о том, что она «прострелена Богом», после чего «свершилось воскресение духа». В то время как другая моя пациентка, на что опять сослался Юнг, говорила о «скованности души на кресте» и о «каменных изваяниях», которых нужно «освободить».

Наконец, в примечании к разделу «Символы матери и возрождения» Юнг сослался на случай моей пациентки, где у одной душевнобольной проявлялись многочисленные намеки на мотив раздробления или резания кусков, варки или сжигания разнообразных предметов. Пациентке представлялись разрубленные на куски дети в стеклянных гробах. Как подчеркнул Юнг, во всех этих символических проявлениях, наряду со значением сексуального общения, имеется и мотив беременности.

Словом, Юнг признал меня не только как друга, но и как коллегу-врача, а также исследователя, чья первая публикация имеет несомненную ценность для специалистов, стремящихся выявить важные связи между психическими заболеваниями и архаическими следами мифологии с ее сексуальной символикой.

Моя ранее сумасшедшая, окрашенная страстью любовь к Юнгу претерпела определенную метаморфозу.

Нет, я не разлюбила его.

На волне предшествующих событий и глубоких переживаний глубоко запрятанная сексуальность сублимировалась в творческую энергию, которая способствовала написанию докторской диссертации и подготовке новой работы «Деструкция как причина становления».

Мне нелегко было отказаться от мысли о мальчике, о моем долгожданном Зигфриде. Вместе с тем я не хотела нарушать мир и покой Юнга. Моя диссертация как раз и была рассчитана на то, чтобы как можно лучше обеспечить его благополучие.

Но все-таки я родила сына от Юнга. Он родился в тяжелых муках. Не в муках моего трепетного, распахнутого навстречу Юнгу тела, а в не менее тяжелых муках моего мятежного духа.

Да, я забеременела от Юнга. Забеременела от него не телесно, а духовно. Он влил в меня семя своих фонтанирующих идей, которые оплодотворили мой дух. Так, в сомнениях, терзаниях, переживаниях и муках у меня родился символический ребенок – моя статья «Деструкция как причина становления».

Когда я завершила работу над этой статьей, я послала ее Юнгу как дитя нашей с ним любви. Это дитя любви было не только моим маленьким сыном Зигфридом, но и его ребенком.

Юнг, который воспринимался мною как большой ребенок, наконец-то стал отцом. Не отцом девочек, рожденных от его брака с Эммой Раушенбах, а отцом маленького мальчика, моего Зигфрида, зачатого мною от Юнга и выношенного самостоятельно, вне брака с любимым мужчиной.

Рукопись, отданная мною Юнгу, значила для меня много больше, чем жизнь. За своего, точнее нашего с ним, маленького мальчика я готова была отдать свою жизнь.

Зигфрид дал мне такой творческий порыв и заряд энергии, что у меня будто выросли крылья. Окрыленная рождением маленького сына и преподнесшая этот дорогой для меня подарок его отцу, я с нетерпением ждала реакции Юнга.

А вдруг ему не понравится мой подарок?

Что если он не признает свое отцовство и отвернется от меня?

Одно дело – докторская диссертация, которую мы неоднократно обсуждали с Юнгом, поскольку он официально был моим научным руководителем. Совсем другое – рожденный мною ребенок от человека, который, посмотрев на маленькое чадо (для меня не только чадо, но и чудо), возможно, не увидит или не захочет увидеть в нем отцовские черты лица. Поэтому я с таким трепетом, волнением и страхом ждала реакции со стороны Юнга.

Помнится, я написала Юнгу, что если он решит напечатать мою (про себя я сказала не мою, а нашу) статью, я буду считать свой долг по отношению к нему выполненным. К этому я добавила, что после публикации буду действительно свободна.

Но, чтобы не ранить его, я не написала ему о том, что теперь во мне бушуют не столько страсти, сколько материнские чувства к двум моим самым дорогим существам: к большому ребенку Юнгу, существующему в реальности, и к маленькому сыну Зигфриду, обреченному на символическую жизнь.

Как долго я ждала реакции со стороны Юнга!