Сабина Шпильрейн: Между молотом и наковальней

А он почему-то все медлил, как будто решал нелегкую для себя задачу – давать ли символическую жизнь рожденному мною ребенку, признавать или не признавать в нем своего сына.

И все-таки Юнг решился. Правда, его решение показалось мне довольно странным.

С одной стороны, он дал символическую жизнь моему (нашему) ребенку и опубликовал статью в психоаналитическом журнале. Но то, в каком виде он ее представил, поначалу меня просто шокировало. Юнг кастрировал моего (своего, нашего) мальчика. Он так урезал, сократил мою статью, что в первый момент я никак не могла понять, зачем он это сделал.

С другой стороны, в его собственной работе «Метаморфозы и символы либидо» я обнаружила столько выношенных в моем духовном чреве идей и сюжетов, в том числе изъятых из рукописи и не вошедших в опубликованный вариант статьи, что я не знала, как это все понимать. Получается, что Юнг как бы негласно признавал свое отцовство, а вот заявить об этом публично никак не мог.

Я так расстроилась, когда впервые увидела свою безжалостно кастрированную Юнгом публикацию, что какое-то время не находила себе места. Потом ко мне пришло успокоение, поскольку с выходом этой статьи я все-таки выполнила свой долг перед моим большим ребенком.

Мы оба стали настолько свободны, что могли без особого ущерба для здоровья отойти друг от друга на большее расстояние, чем это было до сих пор, и, подпитываемые творческими порывами, пойти каждый своей дорогой.

Размышляя над тем, что произошло с моим символическим ребенком и его кастрацией отцом, я неожиданно для себя обрела ранее не свойственное мне удовлетворение, одухотворение и покой.

Первоначально в момент встречи со своей безжалостно и грубо сокращенной Юнгом публикацией я восприняла его деяние как акт кастрации моего маленького, беспомощного сына большим, сильным отцом. Я даже подумала, что за этим кастрационным актом скрываются страхи взрослого мужчины перед любящей женщиной, к которой он воспылал ответными чувствами.

Не скрою, что на какое-то мгновение у меня возникла даже мысль о том, что Юнг осуществил таким образом акт мщения и убил сразу двух зайцев. Он отомстил мне за свои прошлые переживания, связанные с сексуальными желаниями и невозможностью их реализации в силу им же самим созданных преград и моего гордого характера. Кроме того, он нанес мне нарциссическую рану как матери, кастрировав ребенка, то есть обкромсав только что рожденную в муках статью.

А потом… потом все стало на свои места. По крайней мере, я уже не была так расстроена, поскольку осознала нечто такое, о чем я сразу как-то не подумала.

По сути дела, Юнг ведь не выступил в роли кастрирующего отца, наказывающего маленького мальчика не столько за его собственные проступки, сколько за излишнюю любовь матери к своему ребенку, в результате чего он сам стал недополучать любовь со стороны женщины. Сокращение текста статьи не было результатом ревности взрослого ребенка к появлению на свет младшего, которого следовало хоть как-то обезобразить, чтобы самому предстать перед глазами матери в прежнем сияющем ореоле.

Юнг не подверг ребенка кастрации. Он совершил священный обряд обрезания. Тот обряд, который традиционно принят в еврейских семьях. Тем самым он дал матери ребенка понять, что Зигфрид, рожденный от негласного союза арийца и еврейки, вобрал в себя не только арийскую кровь, но и священные традиции еврейства.

Это значит, убеждала я саму себя, что Юнг признал свое отцовство. Не только признал, но и совершил нечто такое, что делает ему честь и хвалу. Истинный ариец не только не побоялся смешения крови, но и, признав процедуру обрезания в качестве священного обряда, собственноручно вознес своего сына до статуса Спасителя.

Я всегда считала, что обрезание мужской плоти – не основа для возникновения у мальчика комплекса неполноценности. Скорее напротив, этот священный обряд укрепляет его силу духа. Поэтому не кастрацию, а именно обрезание моей статьи Юнгом следует воспринимать в качестве символа духовного возрождения. Того духовного возрождения, которое дало простор для реализации творческого прорыва из сферы воображаемой сексуальности в область символического проявления, на стыке которых человек обретает реальность своего собственного бытия.

Признание Юнгом отцовства состояло не только в совершенном им акте обрезания. Явные следы этого признания я обнаружила и при чтении его работы «Метаморфозы и символы либидо».

Что значит явные следы?

Разумеется, явные следы лишь для меня, а не для кого-то другого. Поскольку то, что было явным для меня, оказалось скрытым от глаз других людей, не только не знавших о моих отношениях с Юнгом, но и незнакомых или недостаточно знакомых как с его, так и моими собственными идеями.

Да, действительно, в работе Юнга «Метаморфозы и символы либидо» нет ссылок на мою статью, точнее на мою рукопись «Деструкция как причина становления».

Первая часть его работы была написана в 1911 году, до того, как он имел возможность ознакомиться с моей рукописью. А вот вторая часть разрабатывалась им, как я понимаю, частично с оглядкой на мои идеи.