Сабля Чингизидов

Циркуль удивленно посмотрел на Лену:

– Ну была какая-то внучка. Всех не упомнишь. Надо-то чего?

– Софья Ивановна, когда съезжала, никаких вещей не оставила?

– Да каких вещей-то? – недоумевал Кушнарев. – Столько лет прошло! Ну, может, и оставляла, разве я теперь вспомню?

– Попытайтесь вспомнить, Эдуард Иванович. Какие-нибудь вещи, бумаги, – настойчиво повторил Розум. – Это очень важно.

Циркуль хмуро взглянул на Розума:

– Ну были там, по-моему, какие-то бумаги. Я не знаю. Говорю же, пацан был. Можно мать спросить, может, она вспомнит.

– А мать с вами живет? – оживился Розум.

– Ага, со мной, щас! Отдельно живет, я ей сейчас позвоню. – Он вынул телефон и набрал номер. – Мамань, это я. Да нигде не пропал. Дела. Тут с тобой поговорить хотят про нашу соседку старую, Турпанову. – И передал трубку Розуму.

– Помню, помню, а как же! – радостно запричитала Кушнарева. – Столько лет рядом прожили! А вещей не оставляла, нет. Только две этажерки старые для книг. Так Иван их продал, зачем они нам?

– А бумаги? Бумаги какие-нибудь оставляла?

– Бумаги? Нет, не помню. Хотя погоди, были бумаги, были. В ящике. Фанерный такой, из-под посылки с сургучными печатями. Иван его на чердак снес. Дворник еще ругался. Говорит: «Вы мне пожар устроите». А Иван ему: «Ты б лучше за дверью на чердак смотрел, а то у тебя шляется там кто ни попадя. А чердак весь деревянный. Без всяких бумаг сожгут».

– А больше ничего не было?

– Нет, мил-человек, не было, больше не было. А что, потерялось что?

– Да сами пока не знаем. Спасибо, вы нам очень помогли. – Розум вернул телефон. – Как мне к вам на чердак попасть? – спросил он Циркуля. Циркуль пожал плечами.

– Идите к тете Тане, дворничихе, – ответила на вопрос Розума хозяйка Люда, появившаяся с феном в проеме кухонной двери. – Она в шестнадцатой квартире. У нее ключи от чердака и подвала.

– Спасибо большое, – поблагодарила Лена.

– Не за что. Как управитесь, приходите чай с тортом пить. Хоть с порядочными людьми пообщаешься. А то к нам одна шпана ходит. – И Люда смерила Циркуля с Толяном уничтожающим взглядом.

– Спасибо, – засмеялся Розум, – в другой раз. Привет Глоку.

– Обрадую, обязательно, – пообещал Циркуль.

Баба Таня в раздумье разглядывала удостоверение Розума:

– Я что, в них понимаю, что ли, в этих документах ваших? Участкового бы позвать, так где ж его найдешь в субботу?

– Не надо участкового, – протянул Розум пятидесятирублевую купюру.

Баба Таня долго разглядывала ассигнацию на свет, вздохнула и нехотя пригласила:

– Ладно, пошли.

– Ты давно тут в дворниках, баб Тань? – спросил Розум.

– Три года.

– А до этого?

– Учительница русского языка и литературы. Завуч 762-й школы.

– Ой, господи, извините нас! – ахнула Лена.

– Да ничего, я привыкла. Я тебя узнала. Ты Лена, Софьи Ивановны внучка. Мы к вам на новую квартиру с мужем приходили.

– Ой, точно, помню! У вас муж военный.

– Полковник в отставке. Умер четыре года назад. Инфаркт.

Лена сердито двинула Розума локтем в бок. На чердаке было на удивление прибрано. В углу аккуратно стояли два старых шифоньера.

– Вот, если есть чего, то в этих шкафах, – показала на них баба Таня, завуч 762-й школы.

Шкафы стояли вплотную друг к другу. Розум начал с переднего. Ящика не было. Они отодвинули передний шкаф и начали поиск во втором. Ящик нашелся на второй полке, глубоко задвинутый к задней стенке.

– Мы его заберем, – сообщила Лена, обнимая ящик двумя руками.

– Забирайте. Это все Софьи Ивановны, а значит, ваше.

Вернувшись домой, Розум с Леной уселись на ковер и начали разбирать старые бумаги. Ящик был забит в основном старыми квитанциями за квартиру и за свет. Ниже лежали письма, все явно советского периода, с советскими марками. На дне было несколько старых газет. «Гудок» и «Пионерская правда».

– Наверное, бабушкины первые правки, – предположила Лена. – Я оставлю письма и газеты на память.

Ничего больше в ящике не было.

– Отрицательный результат – тоже результат, – подытожил поиски Розум и понес выбрасывать оставшееся содержимое ящика в мусор. Когда он тряс ящик над ведром, из щели между фанерными стенками вылетел неровный лист бумаги и спланировал на пол. Розум аккуратно поднял листок. Бумага была желтой от времени, с необычной разлиновкой.

«Дорогая моя Леночка!» – начинался текст на листке.

– Ленка, как звали твою прабабку, Каратаеву?

– Лена, меня в честь ее назвали.

Розум продолжил чтение.

«Я окончательно решил уехать из России. Я вполне отдаю отчет в том, что больше мне с тобой и Сергеем увидеться не придется. Несмотря на то что я уважаю ваш выбор и сам не без симпатии отношусь к революционному движению в целом, но то, что происходит сейчас в России, ни понять, ни принять не могу. Впрочем, хватит! Об этом говорено достаточно.