Сад богов

Роджер, решив, что турок собирается расправиться с матерью и со мной заодно, набросился на его чаруки и вцепился в помпон. Старик попробовал свободной ногой лягнуть пса и в результате распластался. Женщины, скрестив ноги, по-прежнему сидели на подушках, как изваяния, и только визжали из-под своих яшмаков. Мамина собачка Додо, давно решившая, что бедлам в доме особенно вреден для денди-динмонт-терьера с ее родословной, скорбно завывала в углу. Старый турок, на удивление шустрый для своих лет, выхватил кинжал и делал столь же яростные, сколь и бесполезные выпады против Роджера, который хватал зубами то один помпон, то другой, агрессивно рыча и легко уворачиваясь от острого лезвия. Писун и Рвоткин старались поймать барашка, а мать, предпринимавшая тщетные попытки распутать веревку, выкрикивала отрывочные инструкции в мой адрес.

– Барашек! Джерри, лови барашка. Они его убьют! – голосила она, вся облитая лимонадом и усыпанная крошками от шоколадного торта.

– Дьявольский выродок! Собачье отродье! Мои туфли! Оставь в покое мои туфли! Я тебя убью… задушу! – пыхтел турок, продолжая размахивать перед носом Роджера кинжалом.

– Айи! Айи! Айи! Его туфли! Его туфли! – хором визжали женщины, неподвижно восседая на подушках.

Не без труда избежав колотой раны, я оттащил Роджера от вожделенных помпонов и увел его вместе с Писуном и Рвоткиным на веранду. Затем я открыл раздвижные стеклянные двери и запер барашка в столовой в качестве временной меры, пока я буду врачевать душевные раны старого турка. Мать с нервной улыбкой бодро кивала на все, что я говорил, не понимая при этом ни слова, и все пыталась хоть немного отчиститься, но у нее это плохо получалось, поскольку шоколадный торт в этот раз удался ей на славу и по размерам, и по вязкости, крем из него так и сочился, а она, валясь на спину, въехала локтем в самую середину торта. В конце концов мне удалось успокоить старика. Пока мать переодевалась наверху, я наливал бренди турку и его трем женам. При этом я не скупился, и к тому моменту, когда мать вернулась, по крайней мере из-под одной чадры раздавалось слабое икание, а нос у турка сделался пунцовым.

– Ваша сестра… не знаю, как сказать… само волшебство… она послана небом. Первый раз вижу такую девушку, – говорил турок, с готовностью протягивая свой бокал. – У меня, как видите, три жены, но ваша сестра что-то особенное.

– Что он сказал? – спросила меня мать, с тревогой поглядывая на кинжал. Я ей перевел.

– Отвратительный старик, – прореагировала она. – Марго следовало быть благоразумнее.

Турок осушил бокал и снова протянул, компанейски нам улыбаясь.

– Простоватая у вас служанка, – сказал он, показав пальцем на мать. – Совсем не говорит по-гречески.

– Что он сказал? – спросила мать.

Я добросовестно перевел.

– Наглец! – возмутилась мать. – Ну, я Марго покажу. Объясни ему, кто я.

Я объяснил, и реакция турка превзошла все ожидания. Он с воплем вскочил, схватил ее за руки и стал покрывать поцелуями. А затем, продолжая их удерживать, как в тисках, и заглядывая ей в глаза, пропел так, что задрожали усы:

– Вы мать моего Цветущего Миндаля!

– Что он сказал? – спросила она дрожащим голосом.

Но прежде чем я успел перевести, турок что-то гаркнул своим женам, и те, впервые оживившись, повскакали со своих подушек, подбежали к матери и, откинув чадру, принялись с необыкновенным подобострастием целовать ей руки.

– Зачем они это делают? – задохнулась мать. – Джерри, скажи им, чтобы они прекратили.

Вернув жен на подушки, турок снова повернулся к матери. Он приобнял ее за плечи мощной ручищей, так что она даже пискнула, а другую выбросил вперед ораторским жестом.

– Мог ли я мечтать, – загремел он, не отводя от нее глаз, – что мне выпадет честь увидеть мать моего Цветущего Миндаля?

– Что он сказал? – взволнованно спросила мать, зажатая в медвежьих объятьях, как в ловушке.

Я снова перевел.

– Цветущий миндаль? Это он о чем? Какой-то сумасшедший, – сказала она.

Я пояснил, что турок, судя по всему, без памяти влюблен в Марго и это он так ее называет. Мои слова подтвердили худшие опасения матери по поводу намерений турка.

– Цветущий миндаль, вот как! – с негодованием воскликнула она. – Я ей устрою цветущий миндаль, пусть только вернется!

И в эту самую минуту в дверях появилась Марго собственной персоной, свежая и похорошевшая, в весьма открытом купальном костюме.

– Ооооооо! – закричала она в восторге. – Мустафа! И Лена, и Мария, и Телина! Какое счастье!

Турок бросился к ней и принялся подобострастно покрывать ее руки поцелуями, а три жены окружили их и что-то нежно мурлыкали.

– Мама, это Мустафа, – с сияющим лицом объявила Марго.

– Мы уже познакомились, – мрачно сказала мать. – Он испортил мое новое платье… точнее, не он, а его барашек. Пойди оденься.

– Барашек? – озадаченно переспросила Марго. – Какой еще барашек?

– Которого он привел для своего цветущего миндаля, как он тебя называет, – с вызовом бросила ей мать.

– Это всего лишь прозвище, – сказала Марго, покраснев. – Он не имеет в виду ничего дурного.