Сад богов

Тут я сказал матери, что собираюсь сплавать на лодке в море и что хорошо бы приготовить мне еды в дорогу.

– Да, дорогой, – рассеянно отозвалась она. – Скажи Лугареции. И пожалуйста, будь осторожен. Далеко в море не уходи, еще простудишься. И берегись акул.

Для матери любое море, даже самое мелкое и спокойное, было злом, бурной водной средой с опасными приливами, потенциальными смерчами, тайфунами и водоворотами, населенным гигантскими осьминогами и кальмарами и свирепыми саблезубыми акулами, чьей главной целью в жизни было сожрать кого-нибудь из ее отпрысков. Заверив мать, что буду предельно осторожен, я поспешил на кухню, сам набрал еды для себя и зверей, упаковал снаряжение, свистнул собак и зашагал вниз по склону в сторону пристани, где был пришвартован «Жиртрест-Пердимонокль».

Лодка, первый опыт Лесли в строительстве судов, практически круглая и плоскодонная, радующая глаз – оранжевая в белую полоску, – напоминала цветастую целлулоидную утку. Это было верное, славное судно, но из-за своей формы и отсутствия киля крайне ненадежное при морском волнении, готовое перевернуться и плыть далее вверх тормашками. Отправляясь в большую экспедицию, я всегда запасался едой и водой на случай, если мы собьемся с курса и потерпим крушение, и вообще старался держаться поближе к берегу, чтобы укрыться в тихой бухточке, если вдруг налетит сирокко. Форма лодки не позволяла поставить высокую мачту без риска перевернуться, а парус размером с носовой платок ловил лишь малые пригоршни ветра, так что обычно приходилось идти на веслах. Но когда у тебя экипаж из трех собак, совы и порою голубя в придачу, а также два десятка контейнеров с морской водой и разной живностью, гребля требует изрядных усилий.

Роджер обожал морские прогулки, и я с удовольствием брал его с собой. Он проявлял глубокий научный интерес к подводной жизни и мог часами лежать, навострив уши и наблюдая за странными извивами хрупкой морской звезды в специальной бутыли. А вот Писун и Рвоткин были явно наземными собаками и радостно выслеживали не самых опасных жертв в миртовых зарослях. Выходя в море, они старались быть полезными, но у них это плохо получалось, а в минуты кризиса они принимались выть или прыгали за борт, а еще, в случае жажды, пили морскую воду, и потом их рвало прямо мне на ноги в самый неподходящий момент, когда я совершал рискованный навигационный трюк. Как относился к таким прогулкам Улисс, моя сова-сплюшка, сказать трудно. Он послушно сидел там, где его определили, с полузакрытыми глазами и сложенными крыльями, похожий на вырезанного из дерева злобного восточного божка. Квилп[5], сын моего первого голубя Квазимодо, обожал морские путешествия. Он занимал место на крошечном носу лодки и расхаживал по нему так, словно это прогулочная палуба трансатлантического лайнера «Куин Мэри». Порой он переходил на вальс и, выпятив грудку, исполнял арию своим контральто – этакий оперный певец во время морской прогулки. Но стоило погоде посуроветь, как он начинал нервничать и перелетал за утешением на колени к капитану.

В этот раз я решил посетить бухточку возле маленького островка, окруженного рифами, где обитали прелюбопытные существа. Особенно меня интересовала морская собачка-павлин – на отмелях их там водилось великое множество. Морская собачка – необычная рыбка с вытянутым тельцем, около четырех дюймов, что-то вроде угря, а своими выпученными глазками и толстыми губами она отдаленно напоминает гиппопотама. В брачный период самцы делаются более красочными, с темным пятнышком в голубом кружке позади глаз, матово-оранжевым, похожим на горб гребнем на голове и темным тельцем в ультрамариновых и фиолетовых пятнышках. Горлышко цвета светло-зеленой морской воды, с темнеющими полосками. Самки, по контрасту, были светло-оливкового оттенка с голубыми пятнышками и плавниками цвета густой листвы. Я мечтал поймать несколько пестрых рыбок, поскольку сейчас у них брачный период, в надежде устроить целую колонию в одном из своих аквариумов и понаблюдать за их ухаживаниями.

После получасовой напряженной гребли мы добрались до бухты, окаймленной серебристыми оливковыми рощами и золотыми зарослями ракитника, чьи тяжелые мускусные запахи стелились над прозрачной водной гладью. Я бросил якорь возле рифа, на глубине двух футов, потом снял всю одежду и, вооруженный сачком и сосудом с большим горлышком, спустился в прозрачное, как джин, и теплое, как горячая ванна, море.