Сад камней

– У моего мужа потрясающая манера давать указания! Он же целыми днями на своем строительстве, и вокруг либо рабочие, либо подчиненные, и им, как мы поняли, нельзя просто сказать: сделай вот это! Надо еще обязательно объяснить – как именно и убедиться, что они все поняли и не сделают по-своему. Так вот Ник у нас теперь и дома так говорит. Сейчас вместо того, чтобы сказать: принеси мне минералки! – сказал: Мишка, положи шампур, вытри руку, пойди на кухню, открой холодильник, возьми там на дверце бутылку, найди открывалку, открой бутылку и неси ее сюда!

– Это еще хорошо! – подхватила Лана. – Оставил ребенку простор для творчества: найди открывалку! Не сказал же: открой второй ящик сверху…

– Я же не знаю, где у вас открывалка! – невозмутимо заявил Николай, и все, радостно отвлекаясь и преувеличивая комизм ситуации, снова засмеялись.

Пришедший с зеленой бутылкой в одной руке и открывалкой в другой Мишка подозрительно посмотрел на развеселившихся взрослых.

– Вы чего? – требовательно спросил он по-русски. – Вот, сами открывайте, а не смейтесь тут!

– Да мы не над тобой! – Михаил-старший забрал у него бутылку и, открыв, протянул Николаю. – Мы над тем, как папа говорит.

– Папа, между прочим, нормально говорит! Все, давайте все по местам, у меня все готово! – Николай перешел на общепонятный английский. – Садитесь, пожалуйста! Миш, вина налей всем, лучше бы водки, конечно, но они, наверно, не будут? – он снова сбился на русский. – Извините… трудно все время по-английски, не привык я. И устал: еще утром в Москве был, между прочим!

– Спасибо вам за приглашение, – извиняющимся тоном заговорила Айше. – Мы понимаем, что вам хотелось бы отдохнуть, да и у нас не то настроение… но… раз уж мы попали в такую историю… и быть одним… моему брату сейчас нужна поддержка…

– Да. Не извиняйтесь, – строго остановил ее Николай и встал. – У нас принято… – он не знал, как сказать что-нибудь похожее на «поминать», и подобрал другие слова: – пить за того, кто умер. В память о нем. Стоя и не чокаясь. И за вас, Мустафа. Чтобы у вас хватило сил это пережить. Ради вашего сына.

Айше быстро перевела отрывистые фразы, мужчины поднялись, присмиревший Мишка почти испуганно оглядел вдруг ставших серьезными гостей и родных.

– Ох, – Маша, поморщившись, поставила бокал, – не могу я пить… как вспомню… как вчера: кровь эта… плохо делается!

– Нет, Маш, ты выпей, хоть расслабишься! А что вино… так кровь давно ушла в землю, королева… кажется, так?

Нихат ревниво слушал непонятный диалог, потом тоже выпил, потом ел вкусную рыбу, передавал какие-то тарелки, один раз вдохнул запах близко наклонившейся к нему, что-то подавшей Маши, что-то переводил не знающему английского Мустафе и чем дальше, тем больше разочаровывался. Он приглядывался, прислушивался, обращал внимание на все мелочи, он смотрел на все и на всех, он замечал тех, кто проходил по улице, он видел, как выходила прогуляться пожилая пара соседей, как пробежала собака, во сколько зажгли уличные фонари, – и что?!

Что особенного мог он заметить? Что такого, чтобы прямо сейчас раскрыть или хоть сдвинуть дело с мертвой точки? Ему так хотелось сделать это прямо сейчас, на глазах у Маши, но умом уже осознал всю безнадежность и глупость своих надежд.

Как он мог рассчитывать на что-то такое? Как мальчишка, ей-богу!.. Да, красивая женщина… но соображать-то надо!

Сын Маши, наскоро поковырявшись в рыбе и салате, уже выскочил из-за стола и, видимо играя во что-то наподобие индейцев, носился вокруг дома, то тихо выглядывая, то с неожиданным воплем выпрыгивая из-за угла: наверно, ему казалось, что никто не ожидает его именно с этой стороны, и он по какой-то собственной хитрой системе чередовал, откуда выбежать, и если иногда действительно удавалось напугать мать, или Лану, или даже вставшего к мангалу отца, он шумно радовался и вновь исчезал за домом.

Вот и ты как мальчишка: подкрадываешься, прячешься, чтобы неожиданно выскочить, но никто тебя всерьез не принимает – сам себе придумал игру, сам и играй.

За столом говорили о разном, в том числе и об убийстве – как не говорить, если у всех мысли об одном и том же! – но ничего такого, что могло бы «пролить неожиданный свет» или «натолкнуть на молнией блеснувшую догадку», никем сказано не было. Никто не припомнил вдруг никаких подозрительных подробностей, муж убитой был не более подозрителен, чем любой на его месте… дурак ты, Нихат, и больше ничего!

А в свете этой, «молнией блеснувшей» догадки то, что лежит у тебя в кармане, вообще ни в какие ворота… сыщик-любитель! Нихату стало так стыдно, что он сам почувствовал, что покраснел. Одно хорошо: свет на террасе неяркий, давно стемнело, все заняты разговором, никому не до него и его переживаний.

Как он объяснит Кемалю?.. Или теперь не отдавать до завтра? А если это важно – да чего важного, что такого поймет Кемаль, чего не понял он сам? Все подтвердилось: звонки с телефона Эмель были, а что он не отдал распечатку… завтра с утра и отдаст, Кемаль ему не начальник, в конце концов!