Сад корней

Пир духа завершился.

А жалко. Ведь жалко — так хотелось выйти на эту сцену и выдать им что-то такое рифмованное самой. Подвывая и жмурясь от ритма — рваного, извратного и бродского. Выделяя голосом и интонацией совсем не то, что выделяется смыслом. Растворяясь в ритме, гипнотизируя зал переливами голоса. Как же хочется… Но — время прошло

Ты дерево. Твое место — в саду.

Любимая махонькая аудитория. Полукругом бархатные диванчики. Теплый свет бархатного абажура. И стихам среди этого тепла и бархата уютно и привольно. Правильно.

…Героиня закрыла глаза и читала-выпевала:

Тонкой струйкой воды, желтой змеей на камне, вихрем колючей пыли
Станут пальцы твои. Послушай. Не слушай, меня — так надо.
Cтану я полумертвым бутоном в старой пивной бутылке.
Песней ветра и гулом ночных проводов. Лови — это твоя награда.
И не слушай меня, не слушай. Мы не были. Мы забыли.

Станут пальцы твои огнем. Протанцуют по перекресткам.
По скрещеньям дорог, по перекладинам вечно живого неба.
Ты не слушай меня, ты лучше молчи. Этот язык невнятен.
Все другие, впрочем, тоже невнятны, кроме вина и хлеба,
Все другие — разве что плетью по горлу, окриком хлестким
— Вот как раз как сейчас. Держись, это больно. Наверное, так и надо.

Станут пальцы твои дуновением ветра. Пестрым птичьим пером в полете.
Ну пожалуйста, ну не слушай, ведь я говорю пространству,
А отнюдь не тебе — этот грех невозможно простить. Придется.
Все что есть у нас — это странное постоянство
Гулкой боли и ясного света. На этой неверной ноте
Я, пожалуй, закончу свою серенаду нынче.

И после того как сошла со сцены, к ней подошел Он.

(Это для меня он — Он, потому что я знаю, что он хороший, хоть и… отрицательный персонаж будет, что ли? Все равно хороший. А она вообще пока не знает, что он — Он).

Подошел, выразил среднестатистическую телегу про восхищение стихами, традиции Бродского и красоту общего словесного и телесного силуэта. Вызвался проводить до дому. Согласилась. Сели рядом — смотреть остальных.

Во втором отделении вышел рыженький и прыщеватый с гитарой, не понравившийся ей с первого взгляда. Робко и запинаясь выразил что-то в том духе, что пишет песни не только на свои стихи, но и на чужие. Вот кусочек из великого, которого он осмелился переложить на свои убогие аккорды…

— Итак, начнем, благословясь!
Лет сто тому назад
В своем дворце неряха-князь
развел везде такую грязь,
что был и сам не рад.

И как-то, очень рассердясь,
Призвал он маляра.
— А не пора ли, — молвил князь, —
Закрасить краской эту грязь?!
Маляр сказал, — пора!

Давно пора, вельможный князь,
Давным-давно пора!

И стала грязно-синей грязь,
И стала грязно-белой грязь,
И стала грязно-желтой грязь
Под кистью маляра.
А потому, что грязь, — есть грязь,
В какой ты цвет ее не крась!..[1]

…Все, что он пел на свои стихи было хуже.