Сад мучений

В то время когда я говорил, и когда я плакал, мисс Клара пристально смотрела на меня. О, этот взгляд! Никогда, никогда не забуду я этого взгляда, уставленного на меня обожаемой женщиной. Необыкновенного взгляда, в котором в одно и то же время были удивление, радость, сожаление, любовь — да, любовь, а также шалость, ирония, все… взгляда, который проник в меня, пронзил меня, взволновал мою душу и тело.

— Ну, что же! — просто сказала она. — Это не слишком удивляет меня. И я думаю, что на самом деле все ученые похожи на вас.

Не переставая смотреть на меня, смеясь своим чистым и красивым смехом, смехом, похожим на птичье пение, она продолжала:

— Я знала одного такого. Это был натуралист, в вашем роде. Он был послан английским правительством для изучения на цейлонских плантациях паразита кофейного дерева… Ну, в течение трех месяцев он не покидал Коломбо. Все свое время он проводил за играю в покер и напивался шампанского. — И, продолжая смотреть на меня странным, глубоким, сладострастным взглядом, продолжая все смотреть на меня, она после нескольких минут молчания прибавила тоном сострадания, в котором мне послышалось пение всех радостей прощения. О, каналья!

Я не знал больше, что сказать, — смеяться ли: или продолжать плакать, или лучше всего упасть к ее ногам. Робко я бормотал:

— Значит, вы не сердитесь? Не презираете меня? Прощаете меня?

— Животное! — произнесла она. — О, маленькое животное!

— Клара! Клара, возможно ли? — воскликнул я, почти лишаясь чувств от счастья.

Так как давно уже звонил обеденный колокол и так как никого уже не было в этой части палубы, я придвинулся к Кларе ближе, так близко, что чувствовал, как ее бедро трепещет около моего и как бьется ее грудь. И, схватив ее руки, которые она не вырывала, между тем как мое сердце бешено кипело в груди, я воскликнул:

— Клара! Клара! Вы любите меня? Ах! Умоляю вас, любите ли вы меня?

Она слабо возразила:

— Я вам скажу это сегодня вечером. У меня.

Я увидел как в ее глазах промелькнуло зеленое пламя, ужасное пламя, испугавшее меня… Она освободила свои руки из моих и, сразу изменив лицо какой-то серьезной складкой, умолкла и глядела на море.

О чем она думала? Я ничего не знал. И, глядя тоже на море, я думал:

«Пока я был для нее нормальным человеком, она не любила меня. Она не желала меня. Она не желала меня. Но в ту минуту, когда она поняла, кем я был, когда она вдохнула в себя настоящий и нечистый запах моей души, любовь вошла в нее, — потому что она любит меня! Ну… ну! Значит, верно только зло!»

Наступил вечер, потом, без сумерек, ночь. Невыразимая нежность разливалась в воздухе. Пароход плыл посреди кипящей фосфорической пены. Большие полосы света скользили по морю. Можно было сказать что это из моря поднимались феи, простирали над морем длинные огненные плащи и потрясали и бросали полными пригоршнями в море золотые перлы.

VIII

Раз утром, выйдя на палубу, благодаря прозрачности атмосферы, я различил, и так ясно, как будто бы касался ногами его почвы, — я ощутил восхитительный остров Цейлон, зеленый и красный остров, увенчанный феерической розовой белизной горы Адама. Уже накануне мы были предупреждены об его приближении новыми запахами моря и таинственным наплывом бабочек, которые, проводив корабль в течение нескольких часов, вдруг улетели прочь. И, не думая ни о чем более, Клара и я нашли очаровательным, что остров прислал нам приветствие при посредстве таких сверкающих и поэтических вестников. В настоящую минуту я был в таком состоянии сентиментального лиризма, что один вид бабочки заставлял трепетать во мне все мелодии нежности и экстаза.

Но в это утро реальный вид Цейлона вызвал во мне грусть, даже более чем грусть — ужас. То, что я заметил там, за волнами, в этот момент цвета незабудок, это была не земля, совсем не порт, не жгучее любопытство, которое возбуждает в человеке покрывало, наконец, поднятое над неизвестным… Это был грубый призыв к дурной жизни, возвращение моих пошлых инстинктов, горькое и отчаянное пробуждение всего того, что за время этого путешествия заснуло во мне… и что я считал умершим! Это было что-то скорбное, о чем я никогда не думал и что мне казалось невозможным не только понять, но даже представить реальность его: конец чудодейственной мечты, какой для меня была любовь Клары. В первый раз женщина овладела мной.

Я был ее рабом, я желал только ее, я хотел только ее. Ничто более не существовало вне и за ней. Вместо того, чтобы потушить пожар этой любви, обладание каждый день оживляло пламя. Каждый раз я опускался все ниже в горящую бездну ее желаний и каждый день я все больше чувствовал, что вся моя жизнь пойдет на то, чтобы отыскать, дотронуться до ее дна. Как согласовать, чтобы я, будучи завоеван — душа, тело и мозг — этой нерасторжимой, непреложной и мучительной любовью, должен сейчас же бросить ее? Безумство!