Сад времени

— Сядьте, Буш, я еще не закончил. Да, вы и вправду отстали от времени! Согласно действующему Закону, введенному на период чрезвычайного положения — уж об этом-то вы, надеюсь, слышали? — никто не имеет права сейчас уволиться с работы. Неподчинение грозит тюрьмой, а может, и кое-чем похуже. Так что будьте любезны сесть, а не то я позову охрану… Вот так-то лучше. К делу! Наш государственный капитал лопнул, как мыльный пузырь, и брызги от него разносит ветер, и это случилось из-за поветрия Странствий. Тысячи, сотни тысяч людей каждый год ныряют в прошлое. Эти люди неуправляемы и непредсказуемы; они — прямая угроза Режиму, то есть мне и вам, Буш. Вот поэтому нам требуются опытные агенты в прошлом, которые следили бы за тамошней обстановкой и поддерживали там порядок. Талантов и опыта вам не занимать, что правда, то правда, — вот и займитесь наконец стоящим делом. Месяц специальных тренировок — и вы опытный агент… И оставьте, ради Бога, эти ваши копания в себе и в других. Забудьте, что были художником. С этим покончено, слышите? Спрос на искусство давно прошел, и потом — вы ведь многое порастеряли, верно? Борроу только еще раз это вам доказал.

Голова Буша опускалась все ниже и ниже. Титаническим усилием воли он заставил себя поднять на Франклина несчастные глаза.

— Хорошо, — только и выдавить он.

И это слово означало подпись под собственным приговором, признание своей собственной непригодности ни к чему стоящему. Отныне он станет шпионом, подсадной уткой, или как это у них там называется.

Но тогда, когда он уже признал над собой злобную власть, в нем вспыхнула давно погасшая искорка решимости. И он внезапно понял, что его последняя возможность возродить в себе погибшего художника — нырнуть в новое Странствие; именно там, на новом витке жизни ему может открыться неизвестный прежде способ выражения его резко поменявшегося взгляда на мир.

Теперь поднялся на ноги Франклин.

— Если вы подождете внизу, вам доставят личные вещи.

— И жалование, разумеется.

— Само собой — но только частично. А теперь отправляйтесь домой. Курс подготовки начнется в понедельник, так что до десяти утра понедельника вы свободны. За вами пришлют машину.

Буш напоследок не удержался и запустил-таки шпильку в грузное брюхо собеседника:

— Весьма приятно было снова повидаться. Кстати, что думает доктор Уинлок обо всех этих переменах, не знаете?

Глазки Франклина снова замигали:

— Вы слишком долго отсутствовали, Буш. Уинлок уж пол года как повредился в уме и, по правде говоря, содержится теперь в психиатрической клинике.

VI. Циферблат

Под первыми каплями дождя Буш прошел мимо ряда подгнивших вишневых пеньков, взбежал на крыльцо и обнаружил, что отец его не только запер дверь, но и прочно забаррикадировал ее. Пришлось пустить в ход пятки и кулаки, почти оборвать входной звонок и наполовину сорвать голос, чтобы убедить отца разобрать свою оборонительную линию.

Отец к тому времени уже почти усидел початую им бутыль виски. Буш тут же обратил полученное жалование еще в несколько бутылок, и к вечеру оба были пьяны в дым. Весь следующий день собутыльники пытались поддержать в себе то же блаженное состояние, и хмельные пары установили наконец между отцом и сыном доверительно-дружеские отношения, которых им никогда не хватало раньше. И те же пары придавили, загнали на время в угол овладевавший рассудком Буша бессильный страх.

В четверг Джеймс Буш повел сына к могиле матери. Оба к тому времени протрезвели, их головы словно налились свинцом и почти отказывались подниматься. В общем, настроены отец и сын были мрачно — под стать тому месту, куда направлялись.

Древнее заброшенное кладбище спускалось с одинокого холма; его окружала цепь голых в это время года дубов. Совсем не такое место должно было служить последним упокоением Элизабет Лавинии, Возлюбленной Жены Джеймса Буша. Здесь впервые Буша кольнула мысль: интересно, о чем она думала и что чувствовала в тот день, в доме, когда он был заперт в саду? Теперь она сама заперта от него навсегда, и душа ее нашла вечное пристанище под самым отвесным берегом из всех, существующих в мире.

— Ее родители были самыми ревностными католиками; а она говорила, что разуверилась в религии, когда ей исполнилось шесть лет.

Всего-то? Вряд ли можно разувериться в чем бы то ни было в таком нежном возрасте. С тем же успехом отец мог бы сказать «в шесть утра».

— Что-то произошло с ней тогда и убедило, что Бога нет. Она никогда не рассказывала, что именно.

Буш промолчал. Отец не проронил о религии ни слова (небывалая вещь!) с тех пор, как Буш вернулся от Франклина. Теперь он снова оседлал любимого конька — благо место к тому располагало. Буш принялся раздраженно насвистывать: даже от самой мысли о религии ему частенько становилось худо.

Рассказу отца он просто не поверил. Случись такое и в самом деле, у него давно бы навязла в зубах эта история, потому что родители пересказывали бы ее всякий раз по поводу и без оного.

— Пойдем домой, папа, нам пора. — Буш нетерпеливо пошаркал ботинком, но отец не пошевелился.