Сафари

Неизбежный шум лагеря прогнал зверей из его окрестностей. Вермон, рана которого медленно заживала, велел устроить на берегу маленького соленого озера, расположенного в двух днях пути от лагеря, терновое укрепление и поселился там с самыми необходимыми людьми. Отсюда он предпринимал ежедневные проулки на берег, чтобы запечатлеть на снимках богатую жизнь болотных и водяных птиц. В этих прогулках его неизменно сопровождали доктор и Хатако.

Каннибал полностью погрузился в работу. Он превратился в настоящего охотника, хорошо изучив все, что требовалось при охоте за снимками. Одного взгляда, одного движения руки хозяина было достаточно, чтобы он знал, что ему делать. Вермон знал, чего он стоил, и этот молчаливый человек ни разу не проходил мимо дикаря, не сказав ему ласкового слова.

На своих товарищей Хатако обращал теперь еще меньше внимания, чем прежде, но тем больше внимания уделял ему бой Селим. Он устраивал везде, где мог, каверзы ненавистному людоеду. Он портил его еду, выкрадывал его нюхательный табак, разрезал его сандалии, смачивал уксусом оружие, чтобы оно ржавело. Но он был осторожен: никогда и никому не удавалось доказать, что это было делом его рук.

По вечерам у костра Хатако сидел молча напротив него, бросая из-под полузакрытых век взгляды едва скрываемой ненависти на бездельника, которого он даже не мог считать врагом в привычном для себя значении этого слова. Но когда однажды утром он обнаружил, что рукоятка его любимого ножа отломана, он поднял свою дубинку и бросился на кричащего боя. Риддер и несколько носильщиков схватили его и воспрепятствовали расправе. Тогда он пошел к Вермону.

— Вана, я должен уйти или же убить этого человека! — сказал он.

Он говорил хриплым голосом, складка на его лбу углубилась, как надрез ножа.

— Нет, ты останешься, а он уйдет! В конце недели почтальон его захватит в Вуа, — ответил охотник. — Вот, возьми это, возьми! — он протянул ему один из своих охотничьих ножей из лучшей английской стали. Хатако радостно принял подарок и после долгих усилий приделал к нему свою рукоятку слоновой кости.

На следующее утро они заметили на берегу озера стадо буйволов, которые, пощипывая траву, медленно направлялись к югу. У Вермона не было еще хорошего снимка буйволов. Он немедленно решил сфотографировать это стадо и, наскоро собравшись, в сопровождении своего Хатако, боя и двух носильщиков начал преследование. Но несмотря на все старания, на безлесой равнине ему не удавалось подойти близко к животным. Прошло полночи, а те все еще не улеглись и до рассвета ускоренным шагом шли дальше. По-видимому, буйволы заметили, что их преследуют. Вермон настойчиво шел за ними. Животные словно насмехались над ними. Несколько раз охотникам удавалось со всякими предосторожностями подкрасться к ним совсем близко, оставалось только направить аппарат. Но каждый раз животные, предупрежденные черным мохнатым быком, зорко стоящим на страже, в последний момент бросались в бегство.

От этих неудач охотник становился еще настойчивее, еще недоступнее для всех иных соображений, еще нечувствительнее к голоду, жажде и усталости. Они преследовали стадо большую часть следующей ночи, бродя по пустыне; затем небо заволокло облаками, луна скрылась, когда же взошло солнце, буйволов как не бывало… Следы указывали, что животные галопом умчались на юг и должны были находиться на недостижимом расстоянии. Только теперь охотники отказались от дальнейшего преследования.

Силы их были истощены, у них почти не было воды и совсем не было еды. При уходе из лагеря они запаслись пищей только на несколько часов. Ко всему этому выяснилось, что никто не имел понятия, в какой стороне был лагерь. Вандероббо, или же мозаи, были единственными, которые могли бы и теперь указать направление, но во время сборов они были в большом лагере и не пошли вместе с охотниками, а твердая каменистая почва не запечатлела их собственных следов.

Мучимые голодом, не в состоянии найти дорогу в лагерь, они шли наудачу в северо-западном направлении. На этой сухой бесплодной равнине, поблескивающей соляными кристаллами, не водилось дичи.

К вечеру они достигли каменистых холмов, которых еще не видели во время своего пути. Здесь врачу удалось раздобыть дичи. Белые разделили мясо на равные части. Этого далеко не было достаточно, чтобы насытить пятерых изголодавшихся людей, оно могло лишь спасти их от голодной смерти.

Хатако в это время ушел на поиски воды. Когда он вернулся, остальные уже поели. Он пошел к Селиму, который жарил мясо, и потребовал свою часть.

— О, — испуганно сказал тот, — я совсем забыл! — Он указал на огонь. Доля Хатако лежала там, полностью обугленная. Хатако не сказал ни слова, но губы его приподнялись, обнажив зубы, и в его глазах, похожих теперь на глаза пантеры, бой прочел свой смертный приговор. Он боялся спать, боялся отвести глаза от людоеда; мучимый страхом, он старался не отходить от своего господина.