Сага

Тристан щелкает пультом. Сейчас самое трудное время для выбора, между шестью и семью вечера, когда все каналы выкатывают свою тяжелую артиллерию, чтобы за этот час обрушить максимум рекламы на семьи, собравшиеся перед телевизором в ожидании восьмичасового выпуска новостей. Тристан от всего этого очень далек, такая суета по вечерам лишь тревожит его. Я уже пытался отыскать логику в его беспрестанном перескакивании с канала на канал, но так и не смог. Клипы и новости его раздражают больше, чем все остальное; он может, глазом не моргнув, снести банду рэперов с тремя тоннами их децибел или заткнуть рот любому, кто вознамерился сообщить ему о событиях в мире. Он отнюдь не фанатик рекламы и предпочитает ее переждать, уделив несколько секунд документальному фильму о животных или перебранке в ток-шоу. Терпеть не может мультики и репортажи о космосе. Избегает архивных кинодокументов о войне и розыгрышей лото. Зато его очень интригуют метеосводки, хотя он все свое время проводит под крышей. Целиком просматривает новости кино и рекламные ролики выходящих на экраны фильмов. Рано утром, пока день еще не начался, может заглянуть в телемагазин или на кулинарную передачу. Все это мельтешение кадров отмечает лишь краткие остановки в его лихорадочном поиске вымысла. Игровых фильмов. Кино для него — превыше всего остального. Плохой фильм лучше хорошего американского сериала, плохой американский сериал в сто раз лучше европейских телепостановок с продолжением. Но он может довольно быстро забросить то, что его вроде бы увлекло, и ненадолго переключиться на бразильское «мыло» или многосерийку для подростков. После чего возвращается к своему телесериалу, который от пропущенных пятнадцати минут ничуть не пострадал, а даже наоборот. Просто Тристан дает героям время познакомиться, пока не завязалась интрига. И поспевает как раз к тому моменту, когда что-то уже по-настоящему началось. Так он может смотреть несколько историй одновременно, выбирая из них только самое лучшее. Мое присутствие его не беспокоит. А у меня при взгляде на него аж дух захватывает. Будто вижу в работе сложнейшую машину, какой-то супернавороченный компьютер, способный просчитать все варианты, устранить любые сюжетные тупики, выдать полный список функциональных возможностей. Если же он задерживается на чем-то, не испытывая желания заглянуть куда-то еще, значит попался наконец, с детским удовольствием, на крючок умелого рассказчика. Чью историю при всех своих способностях не в силах предугадать.

Чаще всего он лежит на спине, не выпуская пульта из рук. Иногда переворачивается на живот, чтобы растянуть позвоночник, потом возвращается в исходное положение. Еще реже поворачивается спиной к экрану и закрывает глаза. Значит, сейчас задремлет на несколько минут, не переставая слушать диалоги из фильма — для его сна это непременное условие. И лишнее доказательство, что только вымысел способен прямиком отправить вас в страну снов. Репортажи-то могут лишь до бессонницы довести. Тристан никогда не смеется и не улыбается, его взгляд остается бесстрастным при любых обстоятельствах. Он на все реагирует с помощью пульта. Временами он мне напоминает малолетнего идиота, завороженного тайнами аквариума, или старика, который забывает обо всем на свете, глядя на огонь в камельке.

— Он уже в детстве таким был.

Жером тут, потный, с бумерангом в руке. Откупоривает шкалик красной водки с перцем и протягивает мне вместе с пластиковым стаканчиком.

— Он видел из своей постели, как я ухожу играть с ребятами во дворе. Так что по возвращении приходилось уделять ему минут пятнадцать и пересказывать все глупости, которые мы там вытворяли. А как-то раз, когда рассказать было нечего, пришлось выдумывать. Поначалу-то ничего особенного, чтобы ему не слишком обидно было.

Тристан в наушниках. На экране — череда взрывов, опустошающих гигантский музей современного искусства. Ни малейшей опасности, что он нас услышит.

— Но потом это быстро приобрело устрашающий размах, мальчишкам ведь подавай все больше. И пошло-поехало: я должен был ему рассказывать о воинских подвигах, о всяких хвастливых похождениях, о поединках в школьном дворе. Мать говорила: «Это меньшее, что ты можешь для него сделать», а она постоянно чуть не попрекала меня, что я здоров. Знаю, слабеньких всегда любят больше, но тут старушка малость перестаралась. Мы с Тристаном прекрасно друг друга дополняли: ему требовалось чем-то интересоваться, а я хотел быть интересным. Пришлось обзавестись талантом.

— Так вы в это и вляпались?

— В сценаристы-то? Да.

Закуриваю сигарету из пачки, забытой Стариком. Жером удивляется, видя меня курящим. А я просто слишком люблю табак, чтобы дымить день напролет. Он открывает окно и выглядывает наружу. В комнате свежеет. Отхлебываю глоток водки, делаю затяжку и понимаю наконец, почему повсюду кричат, что это опасно. Жером смотрит на звезды, на крыши, на затухающее мерцание города, на редкие высотные здания, что вырисовываются вдали, и вздыхает от красоты картины.

— Как подумаю, что однажды все это будет моим…

— Что — все?