Сага о чёрном принце (СИ)

Смерть. Оказалась. Неожиданной. Нет. Она была желанной, об оставляемом магическом мире Северус не жалел, могил не почитал, чувства к единственной любимой девушке остались воспоминанием, да, тщательно питаемыми, словно рана, с которой всё время хочется сковыривать зудящую корочку… Другой образ, живой и объемный, волновавший запретным плодом — запрещаемым себе, — сейчас уже, пожалуй, стал не живым. Самопожертвование — удел героев и мертвецов… К черту, к черту! Умер — так умер. Хоть это ему удалось…

Первые слова, что услышал, точнее, услышал как чужую речь и понял, были таковы:

— Гунда, пошла в ткацкую комнату! И не смей больше этого ублюдка кормить — пусть потонул бы. На что он в виге?

И хлынули воспоминания. Рваные, будто паруса в бурю… Вот он орёт во всё горло, стоя на корме драккара… Лицо покрылось коркой льда, руки сковало холодом… И тут же — сеча, после которой (это было где-то… Северус вдруг понял — под Равенной!) с него за мужество наконец-то сняли рабское кольцо… И вот ему, пожалуй, год с небольшим, слышит за спиной тоскливый окрик: «Северин!» и ковыляет вслед за уходящим мужчиной, у того топор и круглый двуцветный шит. Чувствует пинок. Отец?.. И самая ранняя память — его начало стоило жизни матери, умершей родами, как многие женщины в то время…

«А какое было то время? — мелькнуло на периферии сознания. — Стоп. Так это Я?!» — Возникло ощущение, что это и его детство, Северуса Снейпа. Как тогда, в Коукворте, во время редких побегов в кино: задумавшись в тёмном зале, он так погружался в искусственный мир, в выдуманные приключения, что терял нить сюжета, не запоминал реплик, повторяя полюбившиеся слова героев, и грезил… Грезил!

Воспоминания, толкаясь, напирали изнутри, то отрывки, то целая лента. Чья река жизни? Похоже, что он при помощи Легилименции считывает сознание, но не чужое, а как бы своё, только очень глубоко скрытое…

Тонет в ледяной солёной воде; жалко, что плащ новый и свободы вкусил всего два лета.

За потерю меча стоит пятую ночь, привязанный у позорного столба, на язвы на ступнях собаки конунговые блохастые мочатся.

Лежит с раной в животе, вдыхает гниль собственной плоти, из свищей выковыривает ножом толстых белых червей. И ни одна живая душа не пожалеет, воды не подаст, не подойдёт даже, потому как все к походу готовятся на Чудь или Виндланд, или кого воевать, уж запамятовал, по рекам идти сбираются, а он в бреду мечется, один…

Один. Всегда один.

Северус открыл глаза и стал рассматривать потолок: “Интересная в моём посмертии архитектура, вот уж не ожидал”. Горло совсем не болело, что было более чем странно. Или не странно? Бред, нетипичный для агонии, да ещё и обоняние прибавилось — пахло чем-то сытным, вроде рыбы… И снова поразило, что перед глазами не пелена, кровавые круги или тоннели чёрные, а такой непривычный интерьер. Интерьер? Да, приходилось признать, что на Визжащую хижину похоже мало. Скорее, шатер, шалаш, бревенчатая изба. Длинный дом? — Снейп скосил глаза в сторону — голову поднимать было боязно — и отчётливо разглядел открытый дверной проём, в нём — залитую солнцем лужайку. Понял, что лежит на шкурах и ему слегка холодно.

— Очухался, воин? — прокряхтел свистящий голос. И тут же себе возразил: — Да какой ты воин, хряк, сучий выблядок! Тюленье ворвие, баранья отрыжка, а не викинг. Ну что, нашастался в тёплых краях?

— Я? — прохрипел Северус и всё же рискнул приподняться на локтях. — Где?

— Вот кабы не валялся тут дерьмом кобыльим, — продолжали нудеть, — знал бы! В доме беда.

— Не понимаю… — Северусу показалось, что говорит совсем, черт возьми, абсолютно не своим голосом. И кисть руки, вся в шрамах и с обкусанными либо стертыми до кровавых трещинок пальцами, не его! Перед ним копошился седой калека. — Старый, ты что плетешь? Бошка разламывается… Как парни? Сигурд здоров? А Нарви ни с кем… это… не ложился без меня?

— Нарви, Нарви, только об нём и думаешь. Ну, твой Тощий теперь точно лежать будет. На пузе. Если выживет вообще.

— Что молотишь? Да я его сам столку в бобовую похлебку. — Северус снова напрягся: не его эти слова. И волна бешенной ревности — не его! А несло…

— Нечего было в Хэдэбю сидеть, а, явившись, грибы с радости великой жрать. Сутки, считай, тут в блевотине своей валяешься, чуть в огонь не скатился. Насилу мальчишка тебя оттащил, а ему семь годков тока — едва жилы не порвал! С меня-то пользы никакой. Жрать будешь или на казнь пойдешь, полюбуесся, как кельту твому будут руки-ноги рубить (1)?

— Что?! — Снейп попробовал вскочить — почти получилось, только вперед поклонило, как ветром хвою несет в бурю. Так морду бы и расплющил о камни очага, да руки вперед выставил — привычка тела. — Кого казнить?