Сага о розах. Книга первая

– Сейчас, сейчас подам. Какая радость! Я ведь уже так беспокоилась, ты вторые сутки в себя не приходила, моя хорошая.

Пока я ужасалась факту, что, оказывается, могу столько времени спать, пухленькая молельщица поднялась со своего места и подошла к столику, где налила из металлического кувшина воду в кружку. Затем она подошла ко мне и, помогая приподняться на подушках, поднесла кружку к моим губам. Я начала жадно пить. Во рту ужасно пересохло.

– Вот-вот, не торопитесь. Потом ещё налью, – она поставила кружку обратно на место и, поворачиваясь ко мне, весело прощебетала. – Ох и нахлебались же ты ядовитого дыма, милая. Хорошо хоть ожогов не так много и не такие они серьёзные.

– Да, там было ужасно много огня, дыма и… драконов, – растерянно произнесла я и от воспоминаний вздрогнула.

– Ух! Обижайся или нет, а я бы вот дорого заплатила, чтобы посмотреть на такое. Как два дракона дерутся не каждому дано увидеть… Кстати, меня Марфой звать. Марфа Ригольд.

Покамест мне было безразлично имя женщины.

– А как Орто… Как чувствует себя милорд Ортольд Гилберт? Мой муж не сильно пострадал?

Марфа резко посерьёзнела и посмотрела на меня очень странным взглядом. Таким, как если бы я спросила нечто из ряда вон выходящее.

– Милорд Гилберт в полном порядке. Его ожоги не такие опасные, нежели твои, деточка, – наконец сказала она.

– Тогда скажите ему, что я пришла в себя.

– Хм.

– Вы не хотите этого делать? Разве я о многом прошу? Мне всего лишь хочется увидеть мужа, – начала умолять я, не понимая причины бессердечия.

– Нет, что ты, милая. Я обязательно передам твои слова… твоему мужу.

Слова успокоили меня, а потому я смогла заснуть и проснулась только под вечер. Во всяком случае, сквозь окошко мне было видно небо, какое бывает либо по раннему утру, либо ближе к ночи. Но почему-то я подумала, что сейчас именно вечер.

– Пить, – снова хрипло попросила я. – Я хочу пить, миссис Ригольд.

– Сейчас-сейчас, милая, – тут же встрепенулась моя сиделка.

Она вновь подошла к столику и начала наливать воду. Но из-за сумрака мне стало видно, что при этом происходит нечто странное. Обычно вода не светится мягким лазурным цветом.

– Магия? – удивилась я.

– Конечно, я же целительница, – поняла та, о чём я спрашиваю. – Но помимо целебной водицы ты у меня ещё и бульона поешь. А то так совсем ослабнешь.

– Хорошо.

Мне захотелось улыбнуться женщине. Она была такая добрая, простая и заботливая. Чем-то напоминала мою Азизу.

– Вот, пей давай. Только потихонечку.

– Так где мой муж? Он приходил? – утолив жажду, вернулась я к столь важному для меня вопросу.

– Приходил-приходил, – в улыбке Марфы мне стала видеться некая фальшь. – Я ему всё про тебя рассказала, что на поправку быстро идёшь. Но тревожить тебя не разрешила. Негоже это молодой девице мужа бледным видом пугать.

– А я бледная?

– Одни глаза на лице остались, – покачала головой женщина с осуждением. – Так что я сейчас бульончика принесу. И булочку. У нас здесь хлеб завсегда свежий, вкусный. Объедение!

– Спасибо вам.

– Не за что. Мне в радость, когда другие с постели встают и жить по-прежнему начинают.

– А мне кажется, что я уже встать могу. Такой слабости, как утром нет.

– Верю, но ты лучше ещё полежи. Не торопись. Я и мужу твоему то сказала, что ни завтра, ни послезавтра тебя отсюда выпущу! – упёрла женщина руки в бока. – А то он всё так и норовит тебя к себе утащить, охальник.

– Мы же молодожёны и очень любим друг друга, – пояснила я, но пухленькая Марфа отчего-то вновь помрачнела.

***

Ортольд сходил с ума. Он был в столице, причём не так далеко от любимой, но ни на что не мог повлиять. Его счастье ускользало, как вода меж пальцев.

– Ваш обед, милорд, – произнёс охранник и поставил на стол поднос.

Чтобы унять возможную деятельность маркиза Виссерийского прелат поступил мудро. Он вспомнил о нарушении долга храмовником, и предпочёл наказать его временной изоляцией от мира. Под присмотром инквизиции Ортольд был вынужден проводить бесконечно тянущиеся дни взаперти. В покаянии и, в довершении всего, соблюдая пост.

«Меня заперли здесь, как крысу!» – зло думал он, скребя деревянной ложкой по тарелке с жидкой кашей, сваренной на воде.

Есть молодому мужчине не хотелось. Вообще. Не только из-за того, что каша выглядела вязкой неприглядной массой и была на вкус как помои, но и по причине ненависти ко всему сущему. Ортольд чувствовал себя оскорблённым до глубины души. И потому, глядя на размещённый в келье символ веры, молился он не о смирении или прощении богов, а о том, чтобы вечное проклятие пало на головы поправших его желание быть с любимой.

Он не сдержался и резким взмахом руки отшвырнул от себя тарелку. Каша комьями налипла на стены, покрыла липкими пятнами пол. Но Ортольду было всё равно. Он чувствовал, как гулко колотится в груди сердце, как вместо крови течёт по венам ярость.

***