Сага о Тёмных Воинах

Даяна тяжело выдохнула и затихла. Вик упал головой на подушку рядом с ней и зарыдал в голос, никого не стесняясь, снова. Оливер резко наклонил голову и не шевелился, вампирша утирала слезы рукой, стараясь не тревожить малышку. Флэк опять возвращался в прошлое, вспоминая отчаяние Вика после убийства родителей. Но сейчас его горе было несравнимо больше, всё его тело сотрясалось, как в конвульсиях, одна рука сжимала безжизненную ладонь Даяны, а другая гладила по голове. Он не хотел отпускать её, не хотел прощаться. Флэк понимал теперь своего друга – Даяна была для него лучом надежды, указателем верного пути. Не просто женщина, не просто любимая, не просто любовница, – а нечто гораздо большее, то, без чего Вик не представлял своей жизни. Как Флэк рядом с Мэй мог быть самим собой, так и Вик рядом с Даяной забывал о том, что он Тёмный Воин и вампир. Всё внешнее растворялось во внутреннем и становилось незначимым фоном, на котором распускалась настоящая жизнь.

– Вик, надо уходить. Забираем всех с собой, – выждав время, обратился Оливер к товарищу. Слезы лить сейчас не время.

– Да, Всадник дело говорит, твои и мои родные ждут нас, там мы сможем спрятать девочку, – вступила в разговор и акушерка. – Я уже собрала всё, что надо. Вчера ещё.

– А что с Флэком делать? – снова обратился к Ворону Всадник. Вик поднялся и растерянно смотрел на всех. От него ждали решений, дельных советов, но он чувствовал, что не готов.

– Я думаю, – начал Вик и замолчал, пытаясь собраться с мыслями. – Лучше всего будет, если Флэк отправится к Мэй, как и хотел. Нужно потянуть время. Нас всех наверняка найдут и довольно быстро, а потом будут судить. Я и Оливер позаботимся о малышке, а потом вернемся. Никто никуда не будет убегать, мы не трусы и всё ещё Тёмные Воины. А, значит, не сдаемся. Сегодня вечером, на заходе солнца, встречаемся перед убежищем. Понял, Флэк?

– Понял, – спокойно сказал Странник. Он уже успокоился и теперь пытался принять свою судьбу. Никакого отчаяния он не ощущал, только жгучее желание увидеть Мэй, попрощаться с ней и поскорее услышать свой приговор. – Вик, помнишь, я просил передать Даяне заколку. Можешь вернуть её мне?

– Могу, – Вик открыл ящик маленького комода, стоявшего рядом с кроватью, и достал оттуда заколку, бережно убранную Даяной в полотняный мешочек. – Держи.

– Спасибо, – Странник принял из руки Вика мешочек и убрал в карман. – Увидимся вечером.

Выходя из дома, Флэк заметил яркую огненную вспышку за своей спиной, – значит, Воины ушли. Он заторопился к станции. Получится ли добраться до Мэй быстро? Вряд ли, Странник не может теперь перемещаться по Лиману незамеченным. Отбросив все сомнения и страхи, Флэк пошёл вперед. К первому поезду почти никто не собирался, люди уже знали, что случилось с городом – ехать на работу половине жителей пригорода было некуда. Они благоразумно оставались дома, но остальные, кто трудился на полях, стояли на платформе и ждали поезда. При виде Странника, они спешно покидали свои места, забивались к заборам, некоторые убегали в панике. В другое время Флэк бы усмехнулся, презирая их трусость, но сейчас не мог поднять своих глаз. В этот раз поезд был пуст, везя одинокого Флэка вглубь страны. Сделав ещё одну пересадку, он всё в такой же пустоте добрался до нужной остановки.

День уже вступил в свои права, солнце припекало по-летнему, пели птицы, и нагретая трава пахла теплом. Флэк поднимался всё выше и выше, следуя своей тайной тропинкой. Мыслями он был далек отсюда и ничего не замечал вокруг: ни деревьев, скинувших цветы, ни зацветающих трав и жужжащих в них пчел, даже высокое, яркое голубое небо не вызывало у него никакого интереса. Ноги несли Странника вперед, всё быстрее и быстрее. Почти бегом он вышел к тому, что осталось от его дома. Кто-то привел участок в порядок, срезанные цветы и кусты были убраны, останки дома – тоже, а вместо них посеяна трава, свежая молодая зелень которой только недавно пробилась сквозь землю. Флэк постоял у забора и свернул в сторону. Он больше не спешил. Чем ближе был дом Мэй, тем тягостнее становилось на душе. Что он скажет ей? Сможет ли признаться в том, что сделал? Вообще – во всем? И нужно ли это?