Сага об Эм, или постпубертатный анаморфоз (СИ)

- Ясно, – перебила Эми, удивленная его деликатным подбором слов. – А что с ведьмой?

- С ней-то? – мужик начал заметно нервничать. – А вот эта, значится, как там... История онемела.

- Околела, – помогла Эм. – Я не смогу снять проклятье, пока не узнаю, что там произошло.

- А ты знаешь, что? – спросил мужик и замолчал.

- Не знаю? – предположила она.

- Не знаешь, – протянул ее собеседник с грустью в голосе и почесал залысину.

- Верное дело. Может, кто знает, что с ведьмой стало?

- О да, да-да! Поспрашай в соседней деревне у бабы Афотьи, только она глухая уже и... Умерла, – вспомнил мужик. – О! Поспрашай в другой деревне у старейшины, только он, значится, злыдня последняя, помет песий.

- Хорошо. Бывай.

- Сама такая, – обиделся мужик и распечатал бутылку.

Старейшина оказался хоть и занятым злыдней, но вполне себе охочим до женщин. На счастье Эми, она как раз на днях имела возможность помыться и привести в порядок одежду, которая все остальное время была испачкана либо кровью, либо слизью, либо еще каким-то дерьмом, а чаще всем этим, вместе взятым, и без перерыва благоухала лошадиным потом вперемешку с запахом трупного разложения. По этой причине ей удалось оторвать старосту от дел и уговорить поделиться историей особняка Беллегардов задаром. Единственным неудобством являлись сведенные от улыбки мышцы лица и пошлые взгляды старца, но это можно было пережить.

- Давнее дело, утерянное, – произнес старейшина загадочно. – И закономерное. Весь их род был проклят почти что в зачатке. Долго вымирал, мучительно, и, наконец, вымер.

- Кем проклят? Как?

- А кто же теперь упомнит? Давнее дело. Но специально никто их не проклинал. Сами себя, быть может.

- А ведьма? – поинтересовалась Эми.

- Какая еще ведьма?

- Та, что соблазнила сына.

- Не было никакой ведьмы, все враки. Слово какое интересное – “соблазнила”, – старик чуть заметно облизнулся, опять посмотрел на грудь Эми. Особо выглядывать там было нечего, и это разочаровывало.

- С ваших слов получается, что проклятье появилось само по себе и сохранилось после смерти носителей. То есть выходит, что его не снять.

- Не снять, – повторил старец, – не снять... Выходит, так. Да, так и... Выходит.

Довольствоваться подобным объяснением Эми не могла. Мужики жаловались, что проклятый особняк доставляет много хлопот, что область распространения зла увеличивается, растения болеют, животные, а у людей в голове зарождаются плохие мысли от житья поблизости. Несколько небольших поселений пришлось оставить, как и пасеку. “Так не бывает, – подумала Эми. – Само проклятье не возникает, и проблемы начались как раз перед гибелью обитателей, если судить по рассказам местных. Надо копать глубже”.

- Чего вылупилась, уродица? – спросила у Эми суровая худощавая женщина в возрасте, кормившая кур. – А ну-ка сдрысни с моего забора и подь отседова подальше.

- Я собираюсь снять проклятье Беллегардов, но мне нужно знать правду, – Эм и не подумала убирать с забора руки, на которые водрузила подбородок. – А народ истории рассказывает, одна другой краше.

- Куда тебе, шмакодявка? Еще снималка не выросла!

- А что, много других желающих? Хорошо вам живется с таким вот по соседству?

- С забора сдрысни, – повторила женщина мягче. – Он себя-то не держит. Иди в дом.

Эми молча последовала за женщиной.

- Сюда сядь, за стол. Небось, не жрала ничего путного с неделю, а?

- Есть такое.

- Как тебе так не свезло-то? Вечно с вами одна и та же беда, – она поставила перед Эми тарелку с кашей. – На-ка, хоть наешься досыта перед тем, как сдохнуть. История, значит. Ну, слушай и мотай на ус. Беллегарды незлобные были, а все одно – не в себе. Хозяйка, виконтша, была вдовой с тремя детьми и разъезжать любила. Подобрала она девчонку брошенную с волосами, аки золото, а глазами чернющими. Редкая красавица, скромная, добрая. Но дурная, непонятливая. Подросла, округлилась, и старшой сын-наследник на нее глаз-то и положил. Они навроде дружились. А потом и совсем ум потерял: пытался ею силой завладеть по-тихому, выслеживал, по пятам ходил, но конюх и паренек, что за садом следил, ему препятствовали, как умели. А когда она сбежала сгоряча с бродячим трубадуром – обезумел. Связался не с теми, зло в дом привел. Стряслось там что-то жуткое. Все погибли. И виконтша, и дети, и прислуга, и животные. А он повесился. И с тех пор кто бы ни пошел туда – погибает. Страшно место. Прям вот говорю о нем, и дурно становится...

Эм тоже стало не по себе.

- Может, был какой-то предмет? Он ей что-нибудь дарил?

- Да... Было дело... Жемчужная нить. Да. Точно. Фамильная, древняя. Виконтша боле всего из-за нее серчала, пока остальное не стряслось.

- А где эта девушка теперь?

- Уж лет сорок минуло. Трубадур тот бросил ее, отъехать толком не успели, с ней что-то странное стало твориться. Она и померла. Говаривали, что умом пошла.

- Но ее похоронили?

- Ясно дело. На нашинском кладбище. И крестик поставили. А тебе зачем?

- Хочу цветочки возложить, прониклась.

- Смотри у меня, – женщина прищурилась и потрясла перед носом Эм здоровой деревянной ложкой. – Знаю я вас. Не трожь ее, а то сама прокляну.