Сага об Эм, или постпубертатный анаморфоз (СИ)

— Обездвижь его, — простонала Эм выпрямляясь. Маг, выпучив маленькие глазки, отрицательно замычал. — Ну что же, — выдавила она равнодушным тоном, — в таком случае, если у тебя есть слова прощания — настало время. Еще несколько минут, и нас больше не будет.

Чрезмерные усилия придавили Дидо, стремительно отнимали энергию. В западне, среди мощных извивающихся корней, нарастающего всестороннего треска, многодневного осязаемого страха, он прочувствовал по-настоящему, что это действительно конец. Не так, не сейчас!.. Слишком многое пришлось пройти, слишком многим поступиться! Эм больше не волновала с ее ранами и разрушенными конечностями. Он не мог допустить такого исхода. Кто и когда придет сюда вновь, кто поверит, узрит истину? Мир не увидит истинный свет, не изменится к лучшему. Ничего не изменится, если сейчас, в эту самую минуту, не сделать должное!

Эм с досадой на себя присела на землю. Откуда взялась ностальгия на поверхности? Воспоминания. Что есть воспоминания? Почему она должна была так глупо рисковать? Глупо, нелепо и досадно погибать в самом расцвете лет, только-только получив свободу. Разве это была она?

Щупальца перестали бить по куполу. Эм подняла глаза на Дидо и едва его узнала: он стоял с распростертыми руками, приподнявшись, выставив грудь вперед. То, что он делал, разрушало его, деформировало голову; по его лицу пошла рябь, маленькие глазки ввалились и почти исчезли. И тогда Эм заметила, что купола больше нет. Щупальца, пытавшиеся их раздавить, повисли в воздухе, чуть колышась. Время будто остановилось, вынуждая участников замереть; треск утих. Девушка поднялась и, пошатываясь, направилась прямиком к яркому свечению глаза. В этом не было нужды: преграды расступились. Тяжело дыша, проклиная ограничения тела, Эм достала кинжал, прицелилась и метнула оружие именно в тот момент, когда чары разрушились. Светящаяся сфера дернулась вбок, уходя с траектории, и внутри все упало. «Змеи», застилавшие обзор, снова задвигались, треск возобновился где-то совсем рядом, повсюду. Девушка обернулась, увидела, как Дидо рухнул наземь, резко выдохнула и взлетела вверх, нанизанная на шип одного из щупалец.

Эм уже не видела, как глаз вернулся в исходную позицию, и лезвие, преодолев сопротивление тонкой оболочки, пропало за брызгами светящейся жидкости. Не могла она увидеть и Дидо, протягивающего к ней щуплую ручку. Ведьмачья выносливость на этот раз сыграла с ней жестокую шутку, продлевая агонию. На задворках подсознания проскользнула и рассыпалась тень понимания, тень, которая постепенно возвращалась и обретала четкую форму. Никогда бы она не сделала ничего подобного, не приняла столь глупого решения и не закончила таким непостижимым образом. Это была не она, это была…

-… Она, — выдохнула Эм, разглядывая девушку по ту сторону рамы зеркала, и добавила с глубоким неудовольствием: — Это ты!

— Это я! — воскликнула Эми с радостью и удивлением, рассматривая свое отражение и широко улыбаясь. Все, начиная от укладки длинных каштановых волос, до подола пусть и тяжелого, но такого красивого пышного платья, ей импонировало и приносило радость. Драгоценные камни, украшавшие прическу, лиф, рукава, рисунок дорогой ткани, искрились и переливались в свете многочисленных свечей… Свечей, установленных вдоль всего коридора.

«Где я? — вспоминала она лихорадочно. — Что со мной было до этого коридора? Кажется, я умерла… И что есть этот коридор?». Удивительно, но он выглядел точь-в-точь как в фантазии, которой Эми тешилась долгими одинокими вечерами в замке отца. Тогда она представляла, что она — богатая импозантная дама, увлекавшая одним своим существованием самых желанных женихов чьего-нибудь двора, а Геральт был, конечно же, собой, только в дорогой одежде и страшно в нее влюбленным. Мужчины вились вокруг, боялись подойти, а она, прижавшись к любимому, кружилась по зале и никого не замечала. В отличие от ведьмака, видевшего ее успех и оттого еще больше ее ценившего. Потом, вдоволь наплясавшись, они выходили на балкон, увитый какими-нибудь диковинными цветами, и целовались, как целовалась кухарка со своим возлюбленным за сараем в ее детстве. Далее Геральт вставал на колени и долго, с чувством повторял, что он Эми любит и никогда не бросит, не помнит никаких чародеек и никогда-никогда не будет вести себя, как ее отец, то есть пренебрегать, понукать, предавать и отталкивать. Ей пришло в голову, что каждый раз Геральту удавалось на коленях быть чуть выше нее, чтобы скрепить свое обязательство еще одним поцелуем, который, согласно показаниям бабули, был нежным, как лепестки розы (сколько же она перевела в ту пору цветов!).