Из сказанного ранее следует, что на первом этапе развития сюжета сказания об Игоре бытовали среди наемных норманнов русского князя, которые и донесли рассказ о гибели своих соотечественников, входивших в состав русской дружины, до североевропейского региона. Историческая память о событиях в Берда’а в 944/45 г. сохранила это сказание. Со временем актуальность исторической основы преданий сгладилась, а возникновение в Швеции другой серии повествований о новом герое, но носящем то же имя, создало возможность для их объединения.
И все же остается открытым вопрос о том, когда произошла трансформация сказания от повествования, близкого к рассказу, который сохранился в группе рассмотренных ранее восточных источников, к тому варианту, который зафиксирован в саге, – в период его бытования в дружинной среде либо существенно позже, на стадии создания «Саги об Ингваре». Доминирование в сюжете произведения дихотомии «свой – чужой», осмысленной в конфессиональном плане, позволяет считать, что свою окончательную форму сюжет получил именно в период оформления письменного текста. На это, в частности, указывает существенная роль, которая в сюжете отводится женщинам-язычницам, ставшим, согласно саге, причиной гибели отряда и самого Ингвара.
Тема соблазнения героя женщиной присутствует в целом ряде произведений древнеисландской литературы, в частности в житиях святых, проповедях, а также сагах. М. Кормак, которая проанализировала эти сочинения, высказала убежденность, что подобные пассажи могли возникнуть исключительно в клерикальной среде, подобной той, которая существовала в монастыре Тингэйрар в конце XII – начале XIII в.[287]
М. Кормак показывает, что эпизоды соблазнения героя женщиной и смущения дьяволом, различные по своей форме, одинаковы с точки зрения их функции в произведениях. Сексуальные отношения и женщина воплощают грех, в который дьявол пытается ввести героя произведения[288].В «Речах Высокого», одной из песней «Старшей Эдды», сохранившейся в «Королевском кодексе» («Codex Regius» 2365) второй половины XIII в., но восходящей к более раннему тексту, ясно выражен взгляд на женщину как на источник зла:
Образ «чародейки» (или колдуньи), упомянутой в «Старшей Эдде» в строфах 113–114, соответствует тому, как обрисованы «недобрые» женщины в «Саге об Ингваре»: пришедшие к воинам, они заставили их забыть многократные увещевания Ингвара о недопустимости общения с ними («Заставит она тебя позабыть о тинге и сходках», – сказано в «Старшей Эдде»); многие воины «легли с ними» (устами Одина – Высокого – автор «Старшей Эдды» предупреждал своего героя: «С чародейкой не спи, пусть она не сжимает в объятьях тебя»), и результатом этой ночи была гибель значительной части отряда: осуществилось то, что предсказывал Высокий, – «сон горестным станет». Можно полагать, что текст «Старшей Эдды» послужил своего рода образцом для разработки сюжета «Саги об Ингваре». Однако существенным различием этих двух произведений является отсутствие следов христианского влияния в приведенных строфах «Старшей Эдды» при явной доминирующей роли христианского мировоззрения в «Саге об Ингваре».
Один из выводов, к которому, проанализировав источники, приходит М. Кормак, заключается в том, что они являются «осознанной попыткой… исландских авторов XIII в. отождествить неподобающие сексуальные отношения с языческим прошлым»[290]
. «Сага об Ингваре» позволяет уточнить, что речь должна идти не только о «языческом прошлом», противопоставленном христианскому настоящему того времени, о котором рассказывается в произведении, но и о язычестве, сосуществовавшем с христианством на ранних этапах его упрочения.