Сага об угре

Когда настала ночь и мы сидели в своей деревянной лодке, держа в руках леску, а отвратительный блестящий шар из червей болтался под нами в воде, я задумался: в чем смысл всего этого действия? Какой смысл в том, чтобы ловить угря подобным образом? Конечно, один человек способен найти смысл даже там, где другой просто ничего не поймет, но разве смысл — не часть общего целого? И разве это целое не должно ощущаться как нечто большее, чем ты сам? У человека есть потребность подключаться к более значимым процессам, ему важно знать, что он — звено цепи преемственности, которая началась до него и продолжится после него. Ему необходимо стать частью более широкого контекста.

И само собой, знания могут выступать в качестве такого контекста. Всякие знания — о ремесле, о работе или о старинном и немыслимом методе рыбной ловли. Знания сами по себе могут составлять контекст, и если ты ощущаешь себя звеном цепи, по которой осуществляется передача от одного человека к другому, то знания приобретают самостоятельный смысл, независимый от пользы или выгоды. В этом конечная суть всего. Когда говорят о человеческом опыте, речь идет не об опыте одного человека — говорят о коллективном опыте, который передается дальше, пересказывается и проживается заново.

Но вот эти знания — как нанизать на нитку кучу дождевых червей, чтобы обмануть угря, — есть ли во всем этом хоть какой-то смысл? И в этом конкретном опыте — молча сидеть ночью в лодке, держа под собой комок медленно умирающих червей на нитке, — есть ли в этом хоть что-то человеческое?

Было уже совсем темно, и мы неподвижно сидели в лодке. Летучие мыши так низко пролетали над нашими головами, что мы ощущали движение воздуха от их крыльев. Единственный звук, доносившийся до нас, — журчание воды, неторопливо текущей под нами, и время от времени мы поднимали руки, слегка отрывая ком червей ото дна, словно напоминая всему тому, что двигалось в воде под нами, что мы здесь.

И вскоре мы получили ответ. Короткий и отчетливый толчок — словно внезапный удар по руке.

Инстинктивно я поднял руку, увидел, как шар из червей поднимается над поверхностью, а за ним тянется большой угорь, который изо всех сил извивается, словно с бешеной скоростью плывет мне навстречу, вместо того чтобы попытаться удрать. Я вытащил его из воды и перекинул через борт лодки, и вот он уже лежит у наших ног, кидаясь из стороны в сторону, как внезапное напоминание о последствиях.

Все произошло за несколько секунд — и дальше продолжалось в том же духе. В ту ночь мы поймали двенадцать угрей. Следующей ночью, несколько дней спустя, — пятнадцать. Угри клевали постоянно, а мы просто вытаскивали их из воды, как морковку из грядки. Словно они появлялись из неиссякаемого источника, разверзшегося под нами, и это было если не исполнено смысла, то, по крайней мере, понятно. Древний метод не просто работал — он показал себя на редкость эффективным. Мы нашли способ перехитрить угря, превзошедший все наши предыдущие попытки.

Однако после тех двух ночей мы никогда больше не повторяли этот опыт. Думаю, это было связано с теми образами, которые поневоле возникали в сознании. Желтовато-коричневый блестящий угорь — как он ползает в иле по дну в темноте и вцепляется всей пастью в копошащийся клубок умирающих червей. И как потом позволяет достать себя из воды — без крючка, без борьбы, словно он сдался, словно сам пытается бежать от чего-то, скрытого в темноте. Этот образ не вязался с нашим представлением об угре. Здесь он вел себя не так, как мы привыкли. Вероятно, мы просто подобрались к нему слишком близко.

Жуткий угорь

Одиннадцатого ноября 1620 года судно «Мэйфлауэр» бросило якоря у мыса Код в юго-восточной части нынешнего штата Массачусетс в США. Двумя месяцами ранее судно покинуло Англию, имея на борту сто два пассажира и около тридцати членов экипажа. Пассажирами в основном были пуритане, принадлежавшие к строгому протестантскому течению, проповедовавшему верность Библии и аскетическую жизнь. Они покинули Англию, страдающую от нищеты и религиозных притеснений, сначала сделав временную остановку в Нидерландах, а затем отправившись на запад с целью начать на новой земле новую жизнь. Они предприняли это путешествие в надежде обрести в Новом Свете свободу и благополучие, однако к тому же считали, что поступают по воле Божьей. Они воспринимали самих себя не как беженцев, а скорее как избранных. Избранные Богом для спасения, для того, чтобы Его именем нести и распространять по миру истинное учение.

Однако спасению, как часто бывает в христианских легендах, предшествовал целый ряд испытаний. А когда спасение все же пришло, то в весьма неожиданной ипостаси.