Сага об угре

Папа рассказывал, что норки очень красивые, но коварные и опасные — не для нас, но для реки и рыбы в ней. Для угря. «Норка — прирожденный убийца, — говорил он. — Она убивает ради удовольствия». Он говорил, что норки едят мышей и лягушек, а в особенности рыбу, и что они не остановятся, пока не уничтожат все на своем пути. Каждый раз, сталкиваясь с иной формой жизни, они убивают. В этом их суть. Они разбойники, не только орудующие у реки, но и нарушающие естественный ход вещей. Норка вполне в состоянии самостоятельно уничтожить всю рыбу в реке. Наша задача заключалась в том, чтобы снова все исправить.

Так что папа построил ловушку. Это был простой прямоугольный деревянный ящик, примерно в метр длиной, с крышкой с одной стороны и захлопывающимся замком, чтобы норка, зайдя внутрь, уже не выбралась. В ящик мы положили мертвую плотву и поставили его у реки, у самой воды, под крутым склоном. Там мы и оставили все это на ночь, пока сами ловили угря.

Утром мы как можно тише подкрались по мокрой траве к ловушке, высматривая шевеление и прислушиваясь к звукам, которые зверь внутри ящика наверняка должен был издавать. Однако ловушка была пуста. Плотва лежала нетронутая. И так каждый раз, когда мы ставили ловушку — в любых местах вдоль реки. Одинокая нетронутая плотва лежала в ловушке и воняла. Ни разу мы не наблюдали следов пребывания норки.

Со временем я вообще начал сомневаться в существовании норки, но прежде всего испытывал большое облегчение, что мне не пришлось с ней встречаться. Что бы мы сделали, если бы и вправду поймали норку? Подозреваю, что папа бы ее убил. Но как? Руками? Ножом? Или опустил бы весь ящик в воду, чтобы утопить ее? Маленькое ловкое и красивое животное с глазами-бусинками и мягкой блестящей шубкой. Разве можно просто взять и убить такое существо? Это казалось совершенно немыслимым — совсем не то же самое, что убить плотву или угря.

Что отличает человека от животного? В этом я мало что понимал, однако знал: разница существует, и она весьма определенная и нерушимая. Человек — нечто совершенно другое.

Со временем я начал понимать, что существует разница не только между человеком и животным, но и между животными. Эта граница казалась мне более зыбкой и призрачной. Похоже, разница заключается не в особенностях самого животного, а в том, как мы его воспринимаем. Если, глядя на животное, человек видел в нем что-то от себя, то неизбежно происходило сближение. Это не означало, что какое-то животное убивать было легко, — просто животные тоже бывают разные. Пожалуй, так устроена человеческая эмпатия. Если животное смотрит тебе в глаза, ты можешь идентифицировать себя с ним. Такое животное убить сложнее.

Папа очень любил животных, но иногда он их убивал. Ему это было неприятно, насилие не доставляло ему удовольствия, но он это делал, когда считал необходимым. Он вырос в убеждении, что человек не только имеет власть и превосходство над другими формами жизни, но и несет своего рода ответственность: оставить жить или прервать жизнь. Не всегда было очевидно, как обращаться с этой ответственностью или когда правильно поступать так, а когда эдак, однако ответственность была и отвертеться от нее не представлялось возможным. И ответственность эта требовала уважения. Уважения ко всему живому, к жизни как таковой, но и уважения к самой ответственности.

Дома у нас хранился дробовик. Он стоял в кладовке, пристегнутый к стене, — папа пользовался им исключительно редко. Несколько раз в год он уезжал на охоту с какими-то незнакомыми дяденьками. Выезжали они обычно рано утром, одетые в толстые неуклюжие куртки, с зелеными кепками на головах. Иногда он возвращался домой, неся за задние лапы зайца, окровавленного и безжизненного. Иногда — парочку фазанов. Но, похоже, это редко была его собственная добыча. Он говорил, что их подстрелил кто-то другой. Папе не нравилось стрелять в животных, стоящих неподвижно. В зайца, сидящего посреди поля в полном неведении и шевелящего ушами. В лесного голубя, воркующего на ветке дерева. Он видел их, целился, но не мог заставить себя нажать на спусковой крючок.

Тем не менее папа застрелил нашего кота. Нашего кота Оскара. Тут я точно знаю. Это был толстый, не очень общительный черно-белый кот, который днем по большей части лежал и спал на диване, но каждый вечер исчезал и появлялся только под утро. С годами он стал старым, больным и вялым и однажды утром не вернулся, — я даже не ломал голову над тем, куда он делся. Мама и папа сказали мне, что он убежал. Может быть, его сбила машина. И только много лет спустя я узнал, что его убил папа. Он застрелил нашего Оскара из своего дробовика, считая, что так будет правильнее.