Сайт нашего города

Не помню, когда в первый раз уловила этот запах, но он точно из детства. Петербургофобы – коих много даже среди коренных петербуржцев-ленинградцев, которые живут в этом городе просто потому, что надо где-то жить, но совершенно не знают и не понимают его – ядовито заметят, что Нева пахнет канализацией, в лучшем случае – болотом. Несчастные! Они не умеют улавливать запах. Они испортили свои гортани и носоглотки язвительными речами и теперь вообще ничего не чувствуют! А Нева, между тем, пахнет мокрым камнем и сырым песком. Именно, речным песком, а не абы каким. И камнем непременно холодным, а никак не горячим и сухим. Как его почувствую, всегда спохватываюсь: «М-м, что это могло бы быть такое знакомое?.. Ба! Да это ж Нева! И как я могла забыть». Но в другой раз точно так же не сразу вспоминаешь этот запах, зато сразу узнаёшь, как что-то очень давно и хорошо знакомое, но не можешь обозначить его какими-то словами. Да и надо ли? Как описать запах летнего ливня или тающего на солнце снега, родниковой воды или осеннего леса? И не абы какого, а хвойного, запах его древесины, открывшейся на сломе или спиле. Одно дело, когда речь идёт о запахе ещё не колотых дров, и совсем иначе пахнет полено, наколотое на треугольные чушки. И уж совсем иначе пахнут опилки. А если их ещё намочит дождь, это уже совсем другой запах. И опять-таки, смотря какой дождь: тёплый и резвый летний или затяжной и холодный осенний. Но некоторые странные люди все эти запахи называют единым «запахом дерева».

Вот и запах Невы невозможно обозначить единым словом, одним компонентом. Ещё Нева пахнет какой-то свободой, весёлой и одновременно холодной, равнодушной: если хочешь, то иди за мной, а не хочешь, так и не надо. Возможно, именно эта её черта заставляет обитателей города то рубить окно в чужой мир, то затевать целую гирлянду революций, которые так и не приближают людей хотя бы на йоту к справедливому общественному строю, а только каждый раз жестоко обманывают саму веру в возможность оного. А Неве что? Она равнодушна ко всем проделкам простуженных на её берегах людей. Холодная и неласковая. А её любят, как любят именно тех, кому до влюблённых в них дураков или дур нет никакого дела. Дураки и дуры потому и влюбились, что прекрасно знают: их не любят. Влюбились в эту воду, медленную, притягивающую, наверняка всегда холодную. И пошли за ней по её течению. А не по своему.

Хорошо идти через Неву по мосту и смотреть сверху на её суровое великолепие, на изменчивость волн. Так хорошо думается под их плеск, что… не замечаешь, как уже оказываешься на другом берегу. Уже более отчётливо вырисовывается наша цель – Заячий остров. Яннисаари, он же Люст-Элант – Веселый остров, то самое место, откуда всё началось и до сих пор продолжается. Ноги сами идут быстрее, как только минуешь середину Невы. Вот они уже шагают по Каменноостровскому проспекту, а вот и топочут по Иоанновскому мосту, справа от которого на деревянной свае сидит длинноухий хозяин острова – заяц. Скажем ему: «Привет, ушастый!».

Ещё при подходе к острову можно увидеть фанатов загара, которые стоят вдоль стен Невской куртины, подставив бледные бока первым весенним лучам. Как только солнце выходит из-за туч, они сразу же, как по команде, вытягиваются и подставляют нужную, ещё не загоревшую часть тела. Когда солнце вновь прячется, в рядах загорающих происходит некоторое расслабление, как в строю солдат при команде «вольно», и лица обращаются к облакам, высчитывая время следующего выхода светила. Это напоминает куплет из детской песенки:

Тысячи глаз в небо глядят,
Губы упрямо твердят:
«Пусть всегда будет солнце».

У некоего гражданина больно краснеет солнечный ожог первой степени на животе, который уже пора мазать сметаной. Но загорающий стоически переносит эти неудобства, подставив лучам белый левый бок и подняв левую руку вверх, как античная статуя. Я тоже поддаюсь порыву и вытаскиваю из воротника замёрзший нос на солнце, но тут же спохватываюсь: веснушки! Снег до боли, до воспаления век слепит глаза, отражая лучи мартовского солнца, в которых можно запросто сжечь тонкую северную кожу, больше привыкшую к потёмкам, а не к яркому свету.