Сахалин

 А раз еду верхом, в сторонке от дороги мотыгой поднимает новь поселенец, потом обливается и поет: "Укажи мне такую обитель" из некрасовского "Парадного подъезда". Поет, как и обыкновенно поют это, мотив из "Лукреции Борджиа".

 - Стой. Ты за что?

 - По подозрению в грабеже с убивством, ваше высокоблагородие.

 - Что ж эту песню поешь? Нравится она тебе, что ли?

 - Ничаво. Промзительно.

 - А выучился-то ей где?

 - В тюрьме сидемши. Научили.

 Приходилось мне раза три слышать:

 "Хорошо было Ванюшке сыпать" переделку некрасовских "Коробейников".

 - Ты что же, прочитал ее где, что ли? - спросил я певшего мне сапожника Алфимова.

 - Никак нет-с. В тюрьме обучился.

 Из чисто народных песен каторга редко-редко поет "Среди долины ровныя", предпочитая этой песне ее каторжное переложение:

 - "Среди Данилы бревна"...

 Бессмысленную и циничную песню, которую, впрочем, как и все, тюрьма поет тоже редко. Любят больше других еще и малороссийскую:

"Солнце низенько,
Вечер близенько"

 И любят за ее разудалый припев, которые поется лихо, с присвистом, гиканьем, постукиванием в ложки "дисциплинарных" из бывших полковых песенников, с ругательными вскрикиваниями слушателей.

 Почти всякий каторжанин знает, и чаще прочих поется очень милая песня:

"Вечерком красна девица
На прудок за стадом шла.
Черноброва, круглолица
Так гусей домой гнала:
П р и п е в.
Тяга, тяга, тяга, -
Вы, гуськи мои, домой!

Мне одной любви довольно,
Чтобы век счастливой быть,
Но сердечку очень больно
Поневоле в свете жить.
П р и п е в.
Не ищи меня, богатый,
Коль не мил моей душе!
Что мне, что твои палаты?
С милым рай и в шалаше"...

 Или последний куплет варьируется так:

"Вместо старого, седого,
Буду милого любить.
Ведь сердечку очень больно
Через злато слезы лить!"...

 Песня тоже нравится из-за припева. И помню одного паренька, - он попался за какой-то глупый грабеж, - как он пел это "тяга, тяга, тяга, тяга!" Всем существом своим пел. Раскраснелся весь, глаза горят, на лице "полное удовольствие": словно и впрямь видит знакомую, родную картину.

 Очень принято и тоже чаще других поется сентиментальная песня:

Звездочка моя ночная,
Зачем до полночи горишь?
Король, король, о чем вздыхаешь,
Со страхом речи говоришь?
"Красавица моя драгая,
Да полюби-ка ты меня;
Со сбруей, сбруей золотой
Дарю тебе коня".
- Не надо мне твоей златницы,
Не нужен мне твой добрый конь. -
Отдай, отдай коня царице,
Жене прелестной дорогой.
А мне, мне, красной ты девице,
Верни души моей покой...
Король, с женою расставаясь,
Детей к благословенью звал:
"Прощай, жена, прощайте, дети! -
Едва от слез он им сказал. -
Живите в дружеском совете,
Как Сам Господь вам указал,
Не мстите злом за зло в ответе,
Платите добротой!" сказал...

 Эта сентиментальная песня про короля, кинувшего свое королевство из-за любимой девушки, поется с большим чувством.

 Но все эти песни поются только молодой каторгой, - и вызывают негодование стариков:

 - Ишь, черти! Чему обрадовались!

 Особенно, помнится, разбесила одного старика песня про девицу, которая "гусей домой гнала". Припев "тяга, тяга" приводил его прямо в остервенение.

 - Начальству жалиться буду! Покоя не даете, черти! - орал он. А это угроза на каторге не обычная.

 - Да почему ж тебе, дедушка, так эта песня досадила? - спрашиваю.

 - А то, что не к чему ее играть.

 И, помолчав, добавил:

 - Бередит. Тфу!

 Бог весть, какие воспоминания бередили в душе старого бродяги эти знакомые слова: "тяга, тяга".

 Из специально тюремных песен из Сибири на Сахалин пришли немногие. Если в тюрьме есть 5 - 6 старых "еще сибирских" бродяг, они под вечерок сойдутся, поговорят о "привольном сибирском житье":

 "Сибирь-матушка благая, земля там злая, а народ бешеный!"