Сахара и Сахель

— И что же вы там увидели?

— Лето, — ответил я.

— Довольно туманно, — заметил Вандель, — впрочем, у каждого своя точка зрения.

Урожай давно убрали, и долина Уэд-эль-Акум вновь превратилась в безликую, иссохшую, пыльную землю. Солнце сожгло последние комли соломы, оставшиеся на жнивье. Ужасающий зной царил даже в горах под защити деревьев. Сосны испускали удушливый запах смолы. Стрекот стрекоз сливался с хрустом сухих ветвей, создавая впечатление потрескивания при пожаре. Лишь в два часа удалось обнаружить источник, достойный своего имени.

Глубокий водоем был наполнен прозрачной ледяной водой, он притаился в тени огромных деревьев и словно покоился в корзине среди распустившихся олеандров.

— Видишь? — обратился я к сахарскому башамару. — Вот такая вода в моей стране.

Башамар зачерпнул горсть воды и сделал глоток, пробуя, как незнакомый напиток, затем оглядел каменистую тропку, вьющуюся по темным склонам холма, деревья, совсем непохожие на пальмы, и просто произнес:

— Все благо, что создано богом.

Я думал точно так же и, утолив первую жажду, сказал кителю Сахары:

— Ты прав, твоя страна самая прекрасная в мире.

На одиннадцатый день после выхода из Лагуата я припыл домой, в этот момент кипарис, служащий мне часами, показывал чуть больше четырех.

Блида, август

— Откуда ты? — спросила Хауа, когда мы встретились.

— С юга, — сказал я и назвал Лагуат.

— Сахара — родина моего отца, — добавила она с равнодушием последователя Спинозы, которому говорят он адамовом рае. — Но почему ты меня оставил?

Я привычно устроился на диване и ответил:

— Чтобы не тревожить тебя в летнюю сиесту.

Она почти не изменилась за три месяца, разве что стала чуть более томной, да, пожалуй, гораздо легче одетой. Айшуна, как мне сообщили, танцует на скромных праздниках, то ли балах, то ли концертах, и, говорят, пользуется большим успехом. Брадобрей Хасан сказал, что беспокоился по поводу моего внезапного отъезда и долгого отсутствия. Чтобы придать вес словам, он перемежал свою невнятную речь французскими выражениями, например, «мой дорогой» и «черт возьми». На другой день после приезда я повстречал и писаря Бен Хамида. Очаровательный юноша выглядел свежим и отдохнувшим, словно вышедшая из бани девушка. Я заметил его издали: он шел, плавно покачиваясь, на нем была длинная накидка нежного цвета, а в руке он держал будуарный веер.

— Прекрасное лицо — добрый гений, — сказал Вандель, желая доставить юноше удовольствие.

Бен Хамида расспросил меня о путешествии, о перспективах французского поселения в Лагуате, о настроениях сахарских племен, поинтересовался их поведением, тем, что говорят о шерифе, возмутившем спокойствие на юге, чего опасаются с его стороны, и все это с естественной любознательностью просвещенного человека, небезразличного к политике своей страны. Я уверил собеседника, что Лагуат станет в наших руках надежным и прекрасно защищенным пограничным постом, что страна здорова и пригодна для жизни. Когда я сказал, что мы ею овладели вопреки желанию арабов и сумеем удержать, невзирая на климат, он лишь улыбнулся и ответил с восхитительной дерзостью:

— Многие сильные мира сего были повержены мухой.

На этом он с нами распрощался.

— Этот чертенок сражается, подобно парфянам[84],— заметил я на его поспешный уход.

— Да, выпуская из своего лука стрелы пословиц, — сказал Вандель. — Жаль, что он так быстро показал спину, я мог бы послать десяток ему в ответ.

Теперь, когда я погостил в царстве вечного лета, оно уже не может ни научить меня ничему, ни подарить неизведанные переживания. Я не жду ничего нового от относительно изменчивого климата в краю, где солнце, словно перелетные птицы, появляется или отправляется в кочевье в зависимости от времени года. Стоит прекрасная погода, но совсем не та, что на юге. Очень жарко, но зной мягок; очень сухо, но сухость не идет ни в какое сравнение с грозным и древним как мир бесплодием, оберегающим границы Сахары. Здесь же струятся ручейки, вечерами курится озеро, с болот поднимаются испарения; горизонт заволакивает дымкой, небо уже не медного цвета, а затянуто в синий бархат. Сбор урожая I.(кончен, скошены травы, убраны сельскохозяйственные культуры; равнина встречает сентябрь нагой. Ощущается дыхание осени, готовой в любую минуту вступить и свои права.

Я с легкой грустью привожу в порядок дневник и дорожные зарисовки; виденное в далекой стране выявляет при сравнении заурядность и незначительность того, что лишено истинной красоты и не наделено глубоким смыслом. Блида — своего рода нумидийская Нормандия, ее принято посещать, но вряд ли она достойна внимания путешественника, возвращающегося с юга. Великое сменяется малым. Нет такого сада, даже в Африке, который стоил бы оазиса, а пустыня способна посрамить величайшие равнины.