Сахара и Сахель

В центре бивуака под самым роскошным пологом, над которым развевались знамена, восседал в качестве официального лица амин[82] негров Алжира: невысокий худой мужчина с вьющейся бородой и острым взглядом, похожий на дипломата. Он серьезен и приветлив, угощает кофе тех, кто заслуживает, на его взгляд, такой чести. Я долго рыскал вокруг и, вероятно, показался лицом значительным, раз он меня пригласил.

Я стоически дождался вечера. Солнце нырнуло за холмы, когда я в плотной толпе в сопровождении музыкантов вернулся домой, разбитый усталостью, переполненный красочными впечатлениями, но довольный уходящим днем, с радостью, что запасся светом на сумрачные дни, когда на ум нередко идут только печальные пейзажи.

Алжир, Мустафа

Наман умер, Наман — курильщик гашиша, тот самый, о котором я писал тебе в ноябре, что он сжигает свою жизнь в головке курительной трубки. Я видел вчера, как его пронесли по полю для маневров на носилках, покрытых красным сукном. Покойника несли друзья и соседи. По обычаю они ежеминутно менялись, не сбавляя шага, вернее, неровного бега. Говоря о соседях, я имею в виду завсегдатаев кофейни Си Мохаммед эш-Шерифа, ведь Наман не имел иного пристанища, кроме задымленной лавочки кахваджи. Увидев знакомые лица в похоронной процессии, я обратил внимание на покойного и только гут осознал, что смерть прибрала давно уже полумертвого беднягу. До последнего часа он предавался пагубным привычкам: спал, курил, грезил, не покидая своего места и вдыхая дым, как живительный воздух. Он был поглощен любимым занятием и не казался ни более веселым, ни более грустным, чем обычно. Утром видели, как он раскуривал трубку и не расставался с ней до полудня. Вечером посетители заметили, что он не курит. Трубка, как и жизнь, угасла навсегда.

Я решил присоединиться к немногочисленному кортежу и проводить усопшего до кладбища. Церемония была короткой; носильщики внесли носилки в мечеть, где обычно раздевают умерших, словно в передней на пороге могилы. Тело, уже завернутое в саван, вынесли на руках. Два могильщика копали яму, почти как в известной сцене из «Гамлета»: один, стоя на дне, рыл, а второй относил землю в корзине. Когда могила была готова, туда опустили труп и засыпали его землей; яму закопали в десять минут. На поверхности возник холмик, будто образованный отвалом сохи.

Если у Намана не осталось наследников, что вполне вероятно, трубка попала в руки кахваджи, я ее выкуплю, и в один прекрасный день ты увидишь смертоносное орудие.

Ничего нового. Когда я поднимался к перекрестку, увидел Сид Абдаллаха, который полагал, что я уже вернулся во Францию. Он даже не спросил о Хауа. С волнением я вновь увидел свой дом, зимнюю темницу, и благоухающий сад. Луг превратился в колосящееся поле, ожидающее жатвы. По нему бродят коровы, по брюхо утопая в траве. Воздух насыщен запахом сена. У меня нет причин оставаться в Мустафе. Вандель ждет меня в Бли-де; завтра я выезжаю.

Блида, май

Не одна неделя пролетела со дня написания последнего письма из Алжира. Я провел это время насколько возможно в трудах, не покидая города, влажный и жаркий воздух которого способен склонить к апатии самого сильного человека. Состояние физического блаженства и забвения собственного «я», напоминающее ощущение после длительных ванн, — средство обольщения, сохраненное городом с давних времен. Сегодня 15 мая, значит, наступило лето. Длинные дни, тяжелый полуденный зной; надо уметь наслаждаться нежной утренней порой и мягкими вечерами и отдаваться сну в жаркое время суток, чтобы жить в согласии с местным климатом.

Вчера Вандель меня покинул, сказав, что отправляется неподалеку и намеревается отсутствовать недолго. Поскольку он даже не намекнул на отъезд, я был несказанно удивлен, проснувшись, едва забрезжил рассвет, и увидев в дверях комнаты своего друга, застегивающего походные гетры и скатывающего бурнус.

— Куда вы собрались? — воскликнул я.

— Уезжаю. Ночью я размышлял над тем, что меня охватывает оцепенение, что мной овладевают дурные привычки. Не могу сказать, куда именно я направляюсь, и не знаю, буду ли я вам писать, но в любом случае не ждите меня раньше июля. Если сами отправитесь в путешествие, оставьте ключ у Бу Диафа.

Бу Диаф — хозяин арабской гостиницы на улице Ку-лугли, у которого обычно квартирует Вандель, приезжая в Блиду. Имя его стоит иной вывески, ибо означает «отец гостя».

Полчаса спустя Вандель привел белую кобылу. Он увязал на спине животного скромный и легкий скарб, вскочил в седло и покинул меня. Я спросил себя, что со мной станет без Ванделя? Дом показался мне пустынным, и, осознав свое полное одиночество после расставания с другом, я понял, что тоже обрастаю тем, что Вандель называет не иначе как дурными привычками.

Того же дня, ночь