Сахара и Судан (Результаты шестилетнего путешествия по Африке)

Проезжая около полудня через город к южным воротам западного города в сопровождении Бу Аиши, которого я не надеялся застать в Куке после своего возвращения из Багирми, шерифа, старого Катрунера и Хадж Хусейна, я не мог справиться с чувством некоторого сожаления по поводу моей отложенной поездки в Вадаи, услышав, как публичный глашатай оповещал жителей о том, что под страхом строгого наказания запрещается позволять себе хоть малейшие высказывания против короля Вадаи и его правления. Посланец последнего, имам Хабиб ибн Джазули, доставил шейху дружественное послание и подарки своего господина, и повсюду царили радость и удовольствие. Вот когда мне было бы всего удобней и безопасней отправиться к королю Али в сопровождении этого хотя и фанатичного, но все же чрезвычайно честного и в какой-то степени образованного человека. Я ни в коей мере не был уверен, что через год дружественные отношения между двумя соседними правителями сохранят ту же теплоту.

У ворот меня должны были дожидаться Киари, Мохаммеду и раб шерифа, но вместо первого я увидел лишь его слугу с вороной лошадью, которую кашелла Бира предназначал своему покровителю Абу Секкину. Самого Киари дела еще задерживали в городе, но он передал, что присоединится к нам на следующий день. Мои друзья и слуги сопровождали меня три четверти часа до деревушки маленького округа Кайне, в которой переночевал Альмас с моим караваном. Здесь мы попрощались друг с другом с той серьезностью, которую несет в себе предполагаемая разлука на всю жизнь, потому что изо всех я мог надеяться увидеть вновь лишь шерифа, чье здоровье, однако, внушало мне обоснованные опасения. Казалось мало вероятным, что я когда-либо встречу Хадж Хусейна в Южном Марокко, а Феццан, родина Катрунера, который помимо всего был уже далеко не юноша, все еще был слишком жив в моей памяти, чтобы у меня возникло желание посетить его снова. Итак, я был доволен уже тем, что из всех моих прежних спутников у меня, несмотря на все его недостатки, оставался по крайней мере верный Хамму. Сознание того, что мы направляемся в непривычное для нас окружение, связывало меня с ним еще теснее.

Мы начали двигаться в юго-восточном направлении и придерживались его в течение полутора часов. Незадолго до истечения этого срока мы миновали колодец маленького округа Маниа, но в его деревушки не заезжали, а повернули еще больше к юго-юго-востоку и шли так, пока не добрались до цели сегодняшнего перехода — города Нгорну. Через час после колодца Маниа мы наткнулись на дорогу, которая вела почти в южном направлении в Монгоно, а еще через полчаса вышли к бухте Чада. Местность сначала имела столь же однообразный характер, что и прочие окрестности Куки, и поросла лишь ошаром, зарослями пальмы дум и кустарником сайяля. Затем часто встречались сенна (Cassia obovata) и тут и там тамариндовое дерево. Лишь по мере приближения к Чаду растительность стала более сочной и разнообразной. Местность оживляли птицы, особенно грациозные, серые с черным кольцом вокруг шеи голуби, а обширные и хорошо обработанные поля с индиго, бобами и хлопчатником свидетельствовали о густоте населения, знавшего толк в сельском хозяйстве. Кое-где между полями в сушу вдавались широкие бухты озера. Вот так через пять часов пути мы добрались до Нгорну и остановились в доме наместника, носившего титул фугома. По обычаю он был евнухом. Это был высокий сильный мужчина жизнерадостного темперамента и с приятными манерами, который уже указал моим людям две достаточно большие хижины для нашего пристанища.

Альмаса, который своему пребыванию в Турции, помимо прочих навыков, был обязан поварским искусством, я застал за приготовлением вкусного яства из яиц, помидоров, лука и перца, живо напомнившего мне подобное блюдо, распространенное в Тунисе, так называемое шукшуку. Фугома вскоре прислал полагающийся аиш из муки духна с овощным соусом, в котором, к радости моих людей, плавал солидный кусок масла, а также одну из тех карликовых овец, каких в большом числе доставляют в Борну из области музгу. Такое великолепие невольно наводило на мысль о моих прежних путешествиях, о долгих периодах голода в пустыне близ Ту и Борку и об однообразии тамошнего людского общества. Здесь я путешествовал в лучших условиях.