Сахара и Судан (Результаты шестилетнего путешествия по Африке)

Те пятьдесят талеров, которые он смог мне вернуть, в моих руках растаяли несравненно быстрее. Десять талеров пришлось отдать Мала Абд ал-Кериму, который помимо той одежды, что он принес в первый день, доставил от своего щедрого хозяина еще двадцать туркеди для покрытия первых рыночных покупок и двух громадных баранов. Затем, принимая во внимание свою худобу, я снова стал ежедневно брать молоко у своей старой приятельницы Найджамат, запасся несколькими сотнями орехов гуро, купил несколько фунтов кофе, которого я был лишен уже давно, и даже позволил себе роскошь в виде двух фунтов сахара для употребления с остававшимся еще у меня небольшим запасом чая. Короче говоря, мне приходилось рассчитывать исключительно на те 300 талеров, которых у меня пока что не было. Если же вычесть из них 40 талеров за верблюда, а также расходы на покупку маленьких подарков для некоторых улед-солиман, то трудно было представить, каким образом я смогу осуществить новое путешествие.

Пока я не без труда старался вырвать у Хаджа Бу Аимы свои деньги, частично наличными, частично штуками хама (на чем, в общем, потерял не более двух процентов), по счастью, объявился еще один сын Хаджа ал-Хади из Катруна по имени Юнис с большим пакетом, доставленным для меня из Триполи. По требованию предусмотрительного посредника его передача имела место в присутствии муаллима Мухаммеда. Содержимое пакета состояло из писем из Триполи, которые были написаны раньше уже полученных мною, и из пятидесяти штук тонкого ситца, расписанного крупными цветами. Их просил продать г-н Росси в счет вышеупомянутой суммы, что принесло непредвиденный прирост к моей кассе примерно в сто талеров.

14 января в Дауерго пришел наш караван, и на следующее утро ожидалось его торжественное вступление. Бу Аиша и другие отдали своих лишних лошадей в распоряжение тех канемских арабов, у которых их не было, чтобы ознаменовать этот въезд арабскими конными играми перед дворцом шейха. Все прошло наилучшим образом, и моя статная гнедая лошадь, превосходившая большинство борнуанских лошадей по росту, ширине груди и темпераменту, вызвала всеобщее восхищение. Шейх принял беспокойных обитателей своих пограничных областей любезнее, чем они того заслуживали. Он превосходно угостил их, с привычной снисходительностью обошел их заигрывания с Вадаи и сказал, что, несмотря на это, хочет верить в их искреннюю преданность, о чем свидетельствовал и я. Это последнее обстоятельство (хотя во время своего пребывания среди них я постоянно их порицал и осуждал) вызвало с их стороны полную ко мне благосклонность, а после того как я тут же уплатил Салиму бель Хаджу долг за верблюда, подарил почти всем на память разные мелочи и передал всему обществу в качестве подарка обоих полученных мною от шейха баранов, мой авторитет в их глазах очень вырос, и не один, я думаю, пожалел, что не он помог мне увидеть «белый свет».

Поскольку больше всего я был обязан Хазазу и высоко ценил его лояльность, то приложил много стараний, чтобы помочь вернуть ему лошадь, известную во всем Канеме своей резвостью и невзыскательностью. Он купил ее у фугобо Зезирти, но не успел еще получить, как ее украли и окольными путями доставили в конюшни наследного принца Аба Бу Бекра. Однако, поскольку этот последний решил не расставаться с лошадью (хотя поначалу его отец пообещал мне что-нибудь сделать, так как прямой отказ был не в его мягком характере), мне пришлось отступить от своего желания и подарить взамен доброму Хазазу свою гордую гнедую. Приведенную из Канема лошадь, почти обесцененную (на рынке за нее едва ли дали бы теперь пять талеров), я отдал шерифу ал-Медени, который по борнуанскому обычаю сумел так отлично ее «откормить» (это делается с помощью небольших, овальных пирогов из отрубей духна на пресной воде), что через несколько месяцев продал ее за пятьдесят талеров. Но щедрый шейх одарил меня не только за это животное, но и за подаренное Хазазу, так что я снова оказался владельцем двух превосходных лошадей.