Сахарная кукла

– Нет, не придумала!

Лизель рассмеялась, звонко хлопнув в ладоши.

– Что ж, очень хорошо.

– О, да! – согласилась я. – Было.

– Теперь, – сказала она, – всеми силами переключись на кого-то другого. Пусть даже на Ральфа.

– С Ральфом будет больней.

– Не будет, – сказала Лизель. – Тогда я просто не хотела тебе это объяснять… Даже у меня есть табу, что бы там кто не думал. Но сейчас я скажу тебе: Ральф – садист. Его любовь и его влечение идут по разным каналам. Она унизила его при их первой встрече. Попала каблуком в больной нерв. И он размазал ее. По полу. Размазал так тонко, как только мог. Но никогда он не был в нее влюблен. Любил он тебя. И я уверена, до сих пор, какой-то частью души, он все еще любит ту девочку, которая вытащила его из дерьма.

– Если так, почему он со мной не поговорит?

– Не знаю. Мы не настолько близки. Но он все время спрашивает, как ты и что ты. И, я уверена, листает твой Инстаграм. Забудь про Филиппа. Переключись на Ральфа. Как в детстве. Возьми себя в руки и просто переключись. Письмо ему напиши, спроси, как он поживает.

– А Филипп?

– Филипп – Штрассенберг. Как только ты выйдешь с ринга, он сам костьми ляжет, чтобы тебя вернуть. Ты получила, что ты хотела. Теперь вернись в дом и притворись благодарной… Вот, что я бы сказала крошке-Лиззи, если бы я могла. Я бы сказала ей: «Чтобы быть с тобой, Доминик выставил себя на посмешище, потерял уважение в кругу семьи и друзей, когда забыл обо всем и побежал за девчонкой. Будь ему благодарна, а не веди себя так, словно подарила ему все то, чего ты сама хотела! Будь благодарна, сделай все что ты можешь, чтобы он понял, что поступил правильно!»

Я удивленно уставилась на нее. Такое мне в голову уж точно не приходило!

– Но он ведь хотел тебя! Сам хотел! Ты не смогла бы его принудить, если б он и сам не хотел.

– Достань его из могилы и растолкуй, – отрезала Лизель сухо. – Ты не понимаешь, Ви. Ты просто не понимаешь, насколько мало и дешево стоит тело. Особенно, в наши дни. Филипп хотел тебя членом, а не умом. И стоит члену прилечь, он всеми силами докажет себе умом, что ты его соблазнила. И это правда. Любая женщина способна его привлечь и дать ему кончить. И таких женщин масса. Не менее красивых, не менее любящих, не менее богатых… Ты ведь не станешь сама перед собой утверждать, будто в самом деле – дочь Маркуса. Ты – незаконнорожденная, Себастьян это знает наверняка. А Филипп – наследник. Не забывай! И сколько вокруг тебя, мужчин, способных сравниться с ним? По роду, по внешности, по богатству? Много? Так вот, признай, что это он приз! Не ты, малышка, а он. Ты – лишь одна из акул, что нарезают круги вокруг него. Еще очень молодая и ничего не понимающая в охоте. Тебе повезло, что у тебя был доступ к нему. Ты была рядом с ним всегда, и Филипп просто расслабился.

Я промолчала: ее слова были чистой правдой и обжигали, словно чистая кислота. Мне было больно и гнусно, и гадостно… но Лизель была права. И я проглотила все, что она сказала. В нашем семействе, Филиппа хотели все. Включая его кузин со стороны отца или Мариты. Будь у них шанс, они бы не раздумывая ринулись в бой, – пусть даже ценой победы были бы дети-уроды.

– Вот, умница… Понимаешь, Русалочка могла убить своего дурацкого принца и вернуться назад, но что то была бы за жизнь? Триста лет попыток саму себя убедить, что он был не особо ей нужен? Она умерла, потому что признала главное: это она сама была ему не нужна. Признай и ты. Признай и будь благодарна за то, что ты получила. Тебе ведь понравилось? В самом деле понравилось? Тебе было хорошо?

– Да, было… Он это видел, потому и взбесился еще сильней.

– Это нормально. Но в глубине души, когда он слегка остынет, он взглянет на все иначе. Твоя задача сейчас – отстать. И твое счастье, что у тебя есть шанс показать ему, что ты не липучка. Джессика уже голос сорвала, требуя, чтобы ты вернулась. И я говорю: вернись. Вернись, веди его дом, будь ласковой… даже если тебе придется принимать валиум!..

Я разрыдалась:

– Я не хочу так, бабушка! Не хочу! Если он сам не любит, зачем он мне?..

Глядя куда вглубь себя, Лизель пожала плечами.

– Любовь – на самом деле, такая мелочь… Сейчас не любит, допустим. Но кто сказал, что он не способен полюбить вообще?

Я вытерла слезы. Правда. Кто так сказал? Джесс? Когда мне было четыре? Что сама она смыслила или понимала в любви? Ее любовь была собственнической, маниакальной, безумной. Я и сейчас еще помнила те истерики, что она закатывала отцу, стоило ему попытаться стать к ней добрее.

Она поднимала любовь, как плетку и била наотмашь по самым больным местам. Его, меня, Ральфа, самого Филиппа…

И снова вспомнился человек-гора, чью голову заслоняло солнце. Вспомнилось, как я бежала к нему навстречу и как взлетала, подхваченная его руками. И цокот когтей, и лай Греты. И крики чаек, и тошнотворный миндальный запах мороженного.

– Когда-нибудь, когда ты станешь старше, ты и сама поймешь…

И боль, и плач, и больница… и то, как я кричала, вцепившись в его сутану:

– Не отдавай меня!