Сакральное

Я очень беспокоюсь при мысли, что мое длинное письмо придет к вам только завтра, может, послезавтра. Вчера вечером я получила фазу два ваших письма, дело в том, что я сейчас в деревне, высоко в горах, куда почта приходит через день — Жорж, не мучайте себя — Единственное совпадение, которое отныне может между нами случиться, это обмен мужеством… даже радостью, очень простой, я уверяю вас. Почему нельзя подумать, что я одна была виновата в самой что ни есть вульгарной интерпретации — и потом, даже в том, что касается «литературы», я тоже могу оказаться пойманной вами «за руку». Я ничуть не лучше других, это не разговор. Никогда больше не говорите, что вы не достойны моего доверия, а главное, не думайте так, ибо тогда мне становиться за себя стыдно, потому что мне отлично известны мои гнусные мелкие подлости и слабости, и что все мы можем в чем‑то друг друга превосходить. Не нужно так пытать, так подозревать ни себя, ни других. Из‑за желания быть честными (вы понимаете, что я хочу сказать) и набрасываться на все, что нам кажется в нас подозрительным, чтобы себя задушить, мы причиняем себе непоправимое зло. А мне так нужна ваша сила, ваше спокойствие.

Очень жаль (после того, что мезаду нами случилось), что у нас не было побольше времени, чтобы объясниться. Например: мне нужно было бы знать вашу книгу, а вам «некоторые обстоятельства» моей жизни и «мой дневник». Уже примерно месяц вы не представляете всего того «сюрреалистического», что может происходить со мной каждый день, да еще по какой‑то глупой случайности — но я на этом не задерживаюсь — я не желала себе признаваться в том, что вы мне бесконечно дороги, и главное, признаться в этом вам — Я хваталась за что угодно, чтобы причинить вам боль, по–идиотски. Я тоже вполне могла бы сидеть в каком‑нибудь кафе, погрузиться в шум и скучные разговоры — я не вижу в этом смертного греха — передо мной всегда нужно оставаться спокойным, никогда не терять способность во мне сомневаться и следить за тем, что я говорю, с точки зрения здравого смысла, то есть этого полного доверия между нами, о котором я вам говорила.

Не устояла перед желанием послать вам «открытку» с видом того места, где я нахожусь. Я живу немного выше в горах и каждый день спускаюсь к этому восхитительному озеру, где можно купаться и кататься на лодке. К тому же этот дом весь из сосны и в нем очень приятный запах, ослепительная свежесть и чистота. Интересно, почему на перегородке (на сосновой перегородке, где отчетливо видны все формы дерева) есть эта надпись крупными буквами:

«Streut blumet der Liebe zur Lebenszeit und Bewahret einander vor Herzeleid»[27]

Надеюсь, вы не очень будете надо мной смеяться — говорю это, смеясь от всего сердца. Возможно это еще глупее и сентиментальнее, чем я могу себе представить. Мне, может, плохо это перевели.

Мне хотелось бы вот так смеяться рядом с вами, и нам бы было очень просто и радостно, и уверяю вас, что этого не нужно «искать», это и так возможно.

Посему хочу сказать вам следующее: иногда просто с кем‑то поговорить приносит большое облегчение. Если вам очень этого хочется, я вас одобряю и не буду держать никакой обиды. Я уверена, что вы это сделаете, зная тех, к кому вы обращаетесь, и, например, Жанин и Раймон не такие уж мне чужие люди.

Если есть какие‑нибудь серьезные политические новости, сообщите мне (здесь нет ни одной газеты), интересно, на каком это вы были митинге.

Мне бы хотелось говорить с вами еще и еще.

Пансион Piburgersee — bei Oetz — Австрия

Напишите мне, куда вы едете -

Колетт

Эц — (Австрия) — 10 июля 1934

Мне столько нужно вам сказать — у меня просто не получится. Всякий раз, как я вам пишу, я чувствую, что главное остается в стороне. А также впечатление, что я вам никогда не отвечаю. В иные моменты мне хотелось бы перечитать ваши письма и ответить строго по пунктам. На днях мне казалось, что наша переписка больше просто не может продолжаться, настолько я ощущала себя бессильной. Мое последнее письмо (я очень смутно его помню, так как с тех пор так часто с вами говорила, что уже не знаю, что написано, а что нет) вполне могло вас рассердить и быть совсем некстати. Но это не имеет значения, то есть, даже если я должна была бы написать что‑то такое, что непоправимо опустит меня в ваших глазах, пусть так и будет. Пусть будет все, что подлинно, пусть оно найдет свое выражение. К чему вам даже это говорить? Это настолько верно, что и с вашей стороны жизнь не может строиться по–другому. Но главное — следует знать, что все эти «некстати» ровно ничего не значат, потому что в каждом из нас все так зыбко, и мы это прекрасно знаем.