Саладин

Ричард обратился к Салах ад-Дину с просьбой пропускать в Иерусалим лишь тех, кому он выдаст специальный пропуск, но тот с насмешкой отверг эту просьбу. Более того — для обеспечения безопасности паломников он выделил специальные отряды, которые должны были сопровождать их на протяжении всего пути, а затем помочь добраться до Яффо. Некоторым случайно избранным им паломникам Салах ад-Дин оказывал почетный прием, сажал их за свой стол, расспрашивал, оказывал знаки внимания и при этом намекал, что если кто и недоволен тем, что они могут свободно посещать Иерусалим, то это король Ричард. Когда взбешенный Ричард направил письмо с дополнительной просьбой ограничить паломничество, Салах ад-Дин ответил: «Это люди, которые прибыли издалека, чтобы посетить святые места, и наш закон запрещает им препятствовать».

Если Салах ад-Дин и был искренен, то только отчасти. Но если он и лицемерил, то тоже только отчасти. В этой двойственности и заключается тайна его характера.

Баха ад-Дин пишет, что Салах ад-Дин был заинтересован в паломниках, так как паломники, достигнув цели своего приезда в Святую землю, не оседали на ней, а спешили вернуться назад, в Европу. Будучи глубоко религиозным человеком, Салах ад-Дин не мог не разделять их чувства.

Как правоверный мусульманин он верил, что существует только одна истинная религия и именно она должна править миром, а потому не хотел, чтобы в Палестине селилось слишком много иноверцев, которые затем могли вновь предъявить свои претензии на Иерусалим и другую «территорию ислама».

Был ли он доволен заключенным перемирием?

И снова на это нет однозначного ответа. Баха ад-Дин приводит слова, которые султан сказал ему наедине вскоре после подписания мирного договора: «Я боюсь заключения мира и не знаю, что со мной будет. Враги увеличат свое войско, а затем выйдут за пределы земель, которые мы им оставляем во владение, чтобы захватить те, которые мы от них очистили. Вот увидишь, каждый из них построит крепость на вершине какого-нибудь холма; я не могу отступиться, но это соглашение погубит мусульман».

Если эти его опасения и сбылись, то только отчасти. Жан Ришар замечает, что на самом же деле «за 99 лет, которые протекли до падения последних латинских колоний Сирии (1192–1291), это перемирие без конца продлевалось с мусульманскими государями»[90].

Но правда заключалась в том, что и для Ричарда этот договор тоже был исключительно вынужденным. Не случайно европейские хроники утверждают, что после утверждения мирного договора и принесения всех клятв один из послов Ричарда сказал Салах ад-Дину, что его король намерен использовать перемирие только для того, чтобы собрать новое большое войско и отвоевать Иерусалим.

Салах ад-Дин на это якобы ответил, что на все воля Аллаха, но если Иерусалим и в самом деле отвоюет у мусульман именно Ричард, то это будет справедливо, так как только он из всех франков достоин править Святым градом. Впрочем, согласно свидетельству Хьюберта Уолстера, когда он беседовал с Салах ад-Дином о Ричарде, султан сказал, что Ричард мог бы стать великим королем, если бы не бросался очертя голову вперед, вместо того чтобы обдумывать свои поступки.

Поводя итоги Третьего крестового похода, и мусульманские, и европейские историки сходятся в том, что победа осталась за Салах ад-Дином.

«Султан в конце концов вышел победителем из этого противоборства с Западом. Правда, франки захватили несколько городов и получили отсрочку на сто лет. Но они уже больше никогда не смогли создать государство, которое могло бы диктовать свои условия арабскому миру. Фактически они уже не имели больше государства, а только поселения»[91].

«Конечно, для западных стран прибрежная территория, включая Тир, Сайду, Тартозу и другие гавани, имела гораздо более важное значение, чем Иерусалим или Назарет, расположенные вдали от берега. Обладание береговой полосой в первую очередь служило интересам левантийской торговли. В этом смысле Ричард I добился даже некоторого успеха. Однако такой успех, устраивая в известной мере торговых людей Северной Италии, не мог считаться достаточным с точки зрения Рима: потеря Иерусалима была столь серьезной неудачей, что примириться с нею папству представлялось невозможным»[92], — констатирует Михаил Заборов.

Правда, Марион Мельвиль предпочитает видеть стакан наполовину полным, а не наполовину пустым. «Третий крестовый поход, хотя и потерпел неудачу, — пишет он, — но территория крестоносных сеньорий побережья от Антиохии до Яффы не уменьшилась. Латинское королевство получило отсрочку на столетие, хотя его защитникам пришлось отвести войска для позиционной войны. Начиналась эра замков»[93].