Султан, видимо, считал, что сыновья, старшему из которых едва исполнилось 15 лет, все еще не готовы к роли правителей, но нашел компромиссный вариант. Он назначил одного из них — аль-Малика аз-Захира — правителем Алеппо, но придал ему в качестве советников и опекунов двух своих приближенных — Хусама ад-Дина и Ису ибн Билаша. Второй сын, аль-Малик аль-Азиз, был назначен правителем Египта, но при этом атабеком (то есть тем же опекуном) при нем становился брат Салах ад-Дина аль-Малик аль-Адиль.
Таким образом, де-факто аль-Адиль возвращался на пост правителя Египта, а сыну Салах ад-Дина отводилась роль его марионетки. Однако аль-Адиль был достаточно умен, чтобы накануне отъезда явиться к юному принцу и спросить, согласен ли тот, чтобы он был его советником.
Вот как передает этот разговор Баха ад-Дин:
«Ал-Адил сам сказал мне:
— Когда дело было улажено, я пошел выразить мое почтение ал-Малику ал-Азизу и ал-Малику аз-Захиру. Я застал их вдвоем и сел между ними, сказав ал-Малику ал-Азизу: «Мой повелитель, султан, приказал мне поступить на службу к тебе и направиться с тобой в Египет. Я знаю, что есть множество дурных людей, и некоторые из них придут к тебе и будут чернить меня, советуя тебе не доверять мне. Если ты намерен прислушиваться к ним, скажи мне об этом сейчас, чтобы я не ехал с тобой (в Египет)». Он ответил: «Я не стану слушать их; как бы я мог поступить таким образом?» Тогда я обратился к ал-Малику аз-Захиру и сказал: «Я прекрасно знаю, что твой брат может прислушаться к людям, которые затевают недоброе, и что в случае, если он причинит мне такое горе, я не смогу положиться ни на кого, кроме тебя». Он ответил: «Аллах да благословит тебя! Все будет хорошо» (Ч. 2. Гл. 33. С. 121–122).
Вскоре новый правитель Алеппо аль-Малик аз-Захир женился на дочери своего дяди аль-Малика аль-Адиля, атабека Египта, что, понятное дело, еще больше укрепило внутрисемейные связи клана Айюбидов.
Салах ад-Дин строил новую династию и, возможно, мечтал о том, что она будет существовать вечно. Но этой мечте не суждено было сбыться — впрочем, как и аналогичным мечтам основателей многих других династий.
И все же, повторим, главной его мечтой, его
СВЯЩЕННАЯ ВОЙНА
1185 год, безусловно, стал переломным в борьбе между крестоносцами и мусульманами за Святую землю, хотя внешне и не был отмечен какими-либо крупными военными столкновениями.
Как уже было сказано, в марте этого года скончался Балдуин IV. Окончательно ослепший, полуразложившийся от страшной болезни 24-летний монарх продолжал почти до последней минуты думать о судьбе своей окруженной врагами страны и посылать к братьям-христианам в Европу просьбы о помощи. Еще в 1183 году он сумел настоять на провозглашении своим соправителем своего пятилетнего племянника, сына его сестры Сибиллы Балдуина V, а регентом при нем — графа Раймунда III Триполийского. Увы, граф не смог сберечь болезненного мальчика, и летом 1186 года тот скончался от какой-то болезни. При дворе Иерусалимского королевства снова начались бурные споры между различными группами интересантов о том, кто должен стать следующим королем, и в конце концов все сошлись на фигуре Гвидо (Ги) Лузиньяна. Того самого Лузиньяна, на которого в 1179 году покойный Балдуин IV возложил вину за поражение от Салах ад-Дина в Галилее и которого изгнал за это со двора, объявив его брак с сестрой недействительным. Теперь Ги был возвращен из ссылки в Ашкелоне и коронован, так как его фигура устраивала всех баронов именно в силу своего полного ничтожества[56]. С другой стороны, трудно было придумать более худший вариант, чем провозглашение королем в столь трудное время человека, бывшего полной бездарностью и как политик, и как полководец.
Салах ад-Дин, разумеется, прекрасно знал о происходящем в Иерусалимском королевстве. В число его осведомителей входило несколько придворных рыцарей. Часть из них согласились на эту роль за деньги, а часть были перебежчиками, обвиненными в тех или иных преступлениях и искавшими при его дворе убежища. Некоторые из этих рыцарей переходили в ислам, причем отнюдь не всегда из каких-то меркантильных соображений. Нередко после долгих духовных поисков (так же как сегодня некоторые европейцы) они приходили к выводу, что последний является «более истинной» религией, чем христианство.