Салтыков (Щедрин)

Своеобразная художественность Герцена интровертна, она формируется лирическими, субъективными доминантами его личности. «Подпольный человек» из повести Достоевского (задуманной как раз в 1862 году) соотносим не только с Чернышевским и Варфоломеем Зайцевым, но в значительной степени и с Герценом («Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить»).

Художественность Салтыкова (здесь можно сказать: Салтыкова-Щедрина) экстравертна, комизм в ней превалирует над лиризмом: несовершенства мира дольнего бурно проявляются на фоне величественного мира горнего, поэтому ничего придумывать не надо, всё есть в «карикатуре действительности», надо только разглядеть и описать. И в событиях 1862 года ему интересны не факты сами по себе (сколько же он огребёт за то, что критически, мягко-критически, выскажется о романе «Что делать?» – и лишь потому, что не стал делать скидку на горестное положение Чернышевского, жестоко пострадавшего в том же самом году). Ему незачем играть с ними, как играют в кубики.

Салтыкову интересно то, что произошло с соотечественниками, прочувствовавшими и пережившими 1862 год. А это видится лишь с некоторого временного расстояния.

Он был независим в представлениях о том, что в определённых кругах называли «настоящим делом», а именно к радикальным формам в решении социальных и экономических проблем («Разговоры с Зайчневским становились утомительны, – вспоминал Л. Ф. Пантелеев, – он тогда был в периоде крайней экзальтации и поминутно повторял всё одно и то же: “Прошло время слов, настала пора настоящего дела”. Перечитав не раз “Молодую Россию”, я окончательно убедился, что это горячечный бред, да ещё могущий по своему впечатлению на общество повести к очень дурным последствиям, потому все данные мне экземпляры уничтожил»).

Уничтожить-то уничтожил, но трихины остались живёхоньки…

То, что Салтыков в ту пору также размышлял о сути «настоящего дела», подтверждается строками в его незавершённом романе «Тихое пристанище». Его опубликовали только в 1910 году, но задуман он был, по косвенным приметам, в начале всё того же 1862 года, и работа над ним, по меньшей мере, шла до начала года 1863-го.

Замысел романа исходил из важнейшей для него идеи о необходимости «из тесных рамок сектаторства выйти на почву практической деятельности». Но, пожалуй, салтыковские представления о «настоящем деле» шли вразрез с погромной программой Заичневского. Один из центральных персонажей «Тихого пристанища», исключённый из университета за участие в «беспорядках» купеческий сын Крестников, находясь в богатом уездном городе, говорит, в частности, о том, что «настоящее дело не здесь, а там, в глубине, и что там надо иметь людей». В то время как сторонники Заичневского устремлялись в столицы, во дворцы, к горлу верховной власти, персонажу Салтыкова, ведомому им, даже уездный город велик для «настоящего дела». Как говорится, не было счастья, да несчастье помогло. Принудительная служба Салтыкова в вятских краях навсегда притянула его сердце к российской глубинке, навсегда идея о пагубности центростремительного развития России и необходимости замены его развитием центробежным стала руководящей в исканиях писателя. Его слово о России начато «Губернскими очерками», а в середине 1880-х годов, незадолго до смерти, он пишет сюжетно симметричный им цикл «Мелочи жизни», вновь с тем же направлением: «из больших центров в глубь провинции».

У нас ещё будет место подробно сказать об этой салтыковской любви-боли, а сейчас отметим лишь, что дорогих ему героев Салтыков отправлял во глубину России, разумеется, не за тем, чтобы они там порешили пьяницу-квартального или взорвали волостное правление. Но всё же, ожидая от них деяний созидательных, он никак не мог допустить на свои страницы героев-резонёров. Такие герои оставляют общий замысел статичным, а фабулу аморфной – подобное у него уже было в прозаических опытах 1840-х годов. Время перемен рождает, должно рождать новых героев. А оно родило Заичневского, который вызвал снисходительную усмешку Герцена и, наверное, вдохновил Чернышевского, тогда же взявшегося за роман «Что делать?». Тогда как Салтыкова этот монстр с программой «настоящего дела» – «Молодой Россией» – в дрожащих от нетерпения руках, пожалуй, испугал.

И «Тихое пристанище» осталось незавершённым.

* * *