Салтыков (Щедрин)

Салтыков по своему природному дару был человеком преобразовательным, творческим, а по характеру этого дара – творцом-индивидуалистом, писателем. Это видно уже по жанровой раскованности его «Губернских очерков», где сатира переливается в лирику, а проза в драматургию. Ибо как человек-зритель Салтыков театр любил, но как писатель не ждал сценических воплощений им написанного (как мы знаем, с этим у него не очень-то ладилось). Салтыков расставлял и встраивал свои изумительные по творческой свободе драматургические миниатюры в столь же своеобразные формы своих прозаических созданий. Что и говорить, служба с юных лет приучала его работать в коллективе, но индивидуалиста, который полагается на себя самого и волей-неволей требует такого же отношения от других, перебороть не так-то просто, если вообще возможно. Даже будучи начальником, Салтыков и в этой сфере оставался самим собой, не раскалывал свою индивидуальность, необходимую для писательства.

Сохранились свидетельства времён его рязанского вице-губернаторства о том, что поступавшие к нему бумаги, подготовленные подчинёнными, он не только тщательно правил, но порой попросту переписывал (часть этих своеобразных автографов гения русской сатиры сохранилась). Позднее, редактируя «Отечественные записки», Салтыков, читая поступившее в редакцию то или иное сочинение и усмотрев в нём достоинства, начинал, не тратя времени на переговоры с автором, переделывать текст так, как считал нужным. Эти прикровенные перелицовки до сих пор остаются одной из экстравагантных проблем щедринистики и истории русской литературы в целом.

Ход тверского Дворянского собрания и ломавшиеся на нём копья, вероятно, окончательно утвердили Салтыкова в правильности его ухода в отставку. Служба даже в благоприятных условиях давала очень скромные результаты. К слову, сменивший его на посту вице-губернатора лицейский приятель, историк Юрий Толстой затем тоже совершил поворот не в пользу карьеры. В должности товарища (то есть заместителя) обер-прокурора Святейшего синода он стал изучать монастырское хозяйство и особенности иерархического устройства Русской православной церкви после петровской реформы.

* * *

1862 год Россия встречала с воодушевлением. Начало русской государственности связывалось с летописным свидетельством лета 6370-го (862 год от Рождества Христова) о призвании варягов. Весомая дата давала основу для празднования тысячелетия России – древней и теперь обновляющейся. Вскоре после восхождения Александра II на трон не кто иной, как известный нам министр внутренних дел Сергей Степанович Ланской стал энтузиастом сооружения памятника в честь этого юбилея в Новгороде Великом. Дело вызвало всенародный отклик, был объявлен конкурс проектов памятника, на котором победил молодой, двадцати четырёх лет от роду художник-баталист Михаил Микешин. Памятник заложили на площади Новгородского кремля 16 мая 1861 года, сответственно, его торжественное открытие предполагалось в 1862 году. Оно состоялось 8 сентября, только к тому времени в центре общественного внимания оказались другие, совсем не торжественно-юбилейные, а грозные события.

Это, прежде всего, распространение террористической прокламации «Молодой России» и доселе таинственные майские пожары в Петербурге. На первый взгляд на фоне бедствий, обрушившихся на нашу страну в ХХ веке, и прокламация и пожары выглядят маленькими эксцессами. Однако при внимательном рассмотрении оказывается, что именно они положили начало следующему, после декабристского путча, этапу движения к насильственному, а не эволюционному преобразованию системы государственного управления в нашей стране, происшедшему в 1917 году.

Автором прокламации был двадцатилетний студент физико-математического факультета Московского университета Пётр Заичневский (в другом начертании Зайчневский), из дворян. С июля 1861 года он находился под арестом в Тверской полицейской части в Москве, куда вместе с товарищами угодил за распространение крамольной политической литературы. Написанное здесь собственное творение Заичневского, по его же позднейшим воспоминаниям, «выправили общими силами, прогладили и отправили для печатания через часового». Этот довольно пространный документ, по объёму явно превосходящий листовку (формата «пол-листа», то есть примерно двадцать на тридцать пять сантиметров, с чёткой печатью; сам автор называет его, по старой традиции, журналом), незамедлительно был напечатан (по некоторым данным, в типографии, устроенной в одном из имений в Рязанской губернии) и распространялся не только в Москве и Петербурге, но и по всей России.