Салтыков (Щедрин)

Салтыков, печатавший с 1868 года всё, им создаваемое, только в «Отечественных записках», пережил здесь поистине творческое преображение. Настрочив в 1868 году для журнала кучу рецензий (Михаил Евграфович был не только проницательным читателем, но и удивительным критиком-парадоксалистом), с января года 1869-го он стал печатать там «Историю одного города» (отдельным изданием вышла в ноябре 1870 года). В февральском номере под общей шапкой «Для детей» появились «Повесть о том, как мужик двух генералов прокормил» и «Пропала совесть», а в мартовском – «Дикий помещик». Первоначально они предназначались для задуманного с Некрасовым детского сборника, а в итоге уже в 1880-е годы попали в знаменитый цикл щедринских сказок, о которых мы ещё скажем в своём месте, но не здесь, ибо к сказочной форме Салтыков вернулся только после закрытия «Отечественных записок».

А «История одного города» до сих пор составляет некоторую проблему для российского читательского сознания. Книгу то включают в школьную программу по литературе, то выносят из неё, и похоже, что многомудрые методисты просто не знают, что с ней делать. Пускать её по разряду антисамодержавной сатиры как-то неловко (хотя блистательные по исполнению, но совершенно посторонние иллюстрации, например, Сергея Алимова, к этому подталкивают). Представлять как неисчерпаемый источник злободневных аллюзий и ошарашивающих ассоциаций соблазнительно, но как-то непедагогично, особенно на фоне роста учительских зарплат.

Между тем почти любое массовое издание этой книги (а перепечатывают «Историю одного города» часто), даже самое утлое, сопровождается двумя письмами Салтыкова, в которых он, удивлённый первыми интерпретациями своего сочинения, решил не то, чтобы его объяснить, но обозначить то главное, ради чего «История» и написана.

В итоге получился, по сути, манифест всего его творчества, и вот его ключевые точки.

Со стороны содержания:

«Не “историческую”, а совершенно обыкновенную сатиру имел я в виду, сатиру, направленную против тех характеристических черт русской жизни, которые делают её не вполне удобною. Черты эти суть: благодушие, доведённое до рыхлости, ширина размаха, выражающаяся с одной стороны в непрерывном мордобитии, с другой – в стрельбе из пушек по воробьям, легкомыслие, доведённое до способности не краснея лгать самым бессовестным образом.

В практическом применении эти свойства производят результаты, по моему мнению, весьма дурные, а именно: необеспеченность жизни, произвол, непредусмотрительность, недостаток веры в будущее и т. п. Хотя же я знаю подлинно, что существуют и другие черты, но так как меня специально занимает вопрос, отчего происходят жизненные неудобства, то я и занимаюсь только теми явлениями, которые служат к разъяснению этого вопроса»;

«В слове “народ” надо отличать два понятия: народ исторический (то есть действующий на поприще истории; он оценивается и приобретает сочувствие по мере дел своих) и народ, представляющий собою идею демократизма. Первому, выносящему на своих плечах Бородавкиных, Бурчеевых и т. п., я действительно сочувствовать не могу. Второму я всегда сочувствовал, и все мои сочинения полны этим сочувствием (если он выказывает стремление выйти из состояния бессознательности, тогда сочувствие к нему является вполне законным, но мера этого сочувствия всё-таки обусловливается мерою усилий, делаемых народом на пути к сознательности)».

Со стороны формы:

«Искусство, точно так же, как и наука, оценивает жизненные явления единственно по их внутренней стоимости, без всякого участия великодушия или сострадания»;

«Я выработал себе такое убеждение, что никакою формою стесняться не следует, и заметил, что в сатире это не только не безобразно, но иногда даже не безэффектно. И мне кажется, что ввиду тех целей, которые я преследую, такое свободное отношение к форме вполне позволительно».

Здесь, между прочим, мы находим и ключ к тому, как сегодня читать «Историю одного города». Подивившись и посмеявшись над «Описью градоначальникам», надо читать этот свободный роман как историю взаимоотношений русского народа с властью. Тогда всё становится понятным даже без комментариев, но никак не теряет своего значения, ибо всё, что нам рассказывают о нас же, заслуживает всяческого внимания и обдумывания. Хотя это и нелегко.