Салтыков (Щедрин)

Между тем из напутственной фразы можно извлечь и более определённый смысл. В «Губернских очерках», по проницательному замечанию современника, «сказывается нам писатель, несомненно обладающий знанием дела и пониманием быта им изображаемого». Думается, император по достоинству оценил умение автора видеть реальность без прикрас. Его увлекло в «Губернских очерках» не обличительство, не сатира, хотя она там – временами сатира уже щедринская – не просто присутствует, живёт. Куда важнее, первостепенно важнее для Александра II был другой очевидный – дорогой и для подлинного автора, Салтыкова – мотив книги. В эпилоге «Очерков» изображены похороны, не только символичные сами по себе, но ещё и получающие пояснение в торжественной фразе: «“Прошлые времена” хоронят!» Вот царь-реформатор и отправлял чиновника-«похоронщика» с безупречной репутацией продолжать это необходимое нелёгкое дело, без которого не приступить к новому.

Так что последующие десять лет восходящая литературная звезда, надворный советник Н. И. Щедрин волею своего прямого начальника коллежского, а впоследствии и действительного статского советника М. Е. Салтыкова провёл, не раз переменяя писательский стол на стол канцелярский. А уж поездили-то…

«Была бы страсть в пере»

Сослуживец Салтыкова по Министерству внутренних дел, интеллектуал, сам обладавший яркими литературными способностями, Александр Артемьев записал в своём дневнике 19 января 1857 года его признание, отметив «Салтыков смотрит чахоточным»: «В Вятке я скучал о Петербурге, а теперь здесь – сплю и вижу, как выдраться отсюда куда-нибудь в Малороссию, в степи Приволжские… Меня убивает здешняя жизнь, здешний климат».

Мотив для этого удивительного человека не новый. Ещё не зная, как долго ему придётся служить в Вятке и добиваясь отзыва из неё, Салтыков в то же время писал брату: «Теперь я один, и то тяжело переносить, а каково же будет, как я женюсь? Впрочем, нельзя сказать, чтобы и служба в Петербурге обещала мне особенные удовольствия; я прошу о причислении меня к министерству (в настоящее время другого выхода и нет для меня) и Бог знает ещё когда-то выйдет для меня место, а покамест, может быть, года три буду разъезжать по матушке России; да и это бы хорошо, потому что во время командировок дают и суточные и подъёмные, а вот будет скверно, как придётся жить в Петербурге да ничего не делать». Такие размышления, как видно, были у него постоянными до навязчивости, хотя сказать, что, вернувшись в Петербург, Салтыков «ничего не делал» было бы просто пустословием.

Мы уже упоминали историю с министром юстиции графом Паниным. Стремясь предстать блюстителем идейной и нравственной чистоты «русского мiра», Панин не раз притаскивал новому императору литературную, с его точки зрения, крамолу. Как оказалось, напрасно: воспитанный Жуковским, знавший и понимавший изящную словесность император поддержал на только «Губернские очерки». До того он отстоял от панинских нападок вышедший осенью 1856 года большой сборник Некрасова «Стихотворения» – по существу, его настоящий дебют в литературе, дебют-триумф. Более того, интриганство Панина привело к замечательному повороту. Каким-то образом о панинской охоте за предосудительными изданиями узнали книгопродавцы и незамедлительно пустили слух о запрете «Стихотворений». Цена и без того недешёвого тома взвинтилась до восемнадцати рублей за экземпляр, тираж книги был полностью раскуплен.