Салтыков (Щедрин)

В 1933 году, для Полного собрания сочинений Салтыкова (том II) Б. М. Эйхенбаум и К. И. Халабаев подготовили «Губернские очерки», восстановив в тексте все изъятия, и такое решение, несмотря на критические возражения, представляется художественно здравым. Оно возвращает читателям, открывает им свободного от собственных стеснений Салтыкова-Щедрина. Он, не трепеща перед цензурой, при первой возможности (в переизданиях) восстанавливал изъятое, но нередко отступал, оглядываясь на существующий литературный этикет, собственноручно дистиллировал свой текст.

Может быть, лишь в исключительных случаях следует согласиться с авторскими изъятиями. Как, например, в очерке «Скука», где преображены переживания самого Салтыкова, связанные с любовью к Лизе Болтиной. В четвёртом издании «Губернских очерков» (1882) Салтыков вычеркнул следующий фрагмент:

«Ужели вы также любите?

И вы, о молодой человек, вы желаете быть остроумным и произносите лишь фразы, поражающие вас самих своей казённостью; вы желаете выразить, как глубоко вы счастливы, как много вы думали об ней, которая, и на будущее время, должна составлять источник всех тревог и волнений вашего сердца, – и вместо того говорите только о красоте вечера, о завтрашнем спектакле, о предстоящей вам поездке в деревню. О, как хотелось бы вам, чтобы она исчезла и провалилась сквозь землю, эта гнусная гувернантка-англичанка, как тень преследующая вашу Бетси! Вы и не подозреваете того, что если бы в целом мире были только вы да бесценная Бетси; вы и тогда не нашлись бы сказать ей ничего особенно глубокомысленного и острого.

Но утешьтесь, молодой человек! Бетси уже очень хорошо умеет читать за строками, и в вашей ничего не значащей фразе о погоде чуткое её ухо очень отчётливо слышит: “Как хорошо, о, как отрадно было бы в этот тихий вечер, под этим безоблачным небом, при этих звёздах, обнять тебя, дорогое дитя, обнять и умереть, упиваясь твоим молодым дыханием!” Вот что слышится ей в ваших будничных фразах, вот что читает она на вашем лице, недовольному выражению которого как-то странно противоречит беспредельная нежность ваших взоров».

Правда, и здесь нужно не поддаться просящемуся на бумагу очень спорному выводу о желании постаревшего и рассорившегося с Елизаветой Аполлоновной Салтыкова вычеркнуть свою любовь даже из литературного прошлого. Достаточно перечитать вышеприведённое, чтобы признать его художественную маломощность, отсутствие в нём подлинной экспрессии и страсти, которые в прозе Салтыкова привычны, повсеместны и разнопредставлены. Вычёркивая, Салтыков не прощался со своей странной, но до гроба любовью, а убирал просмотренное ранее свидетельство о неизжитом ещё в «Губернских очерках» литературном ученичестве.

О последних годах Салтыкова и о его тогдашних чувствах у нас будет особый рассказ, а теперь попрощаемся с этим, со всех сторон замечательным 1856 годом, годом, который начался у нашего героя торопливым возвращением из Вятки в столицы, а завершился первыми семейными радостями и первым литературным триумфом.

Часть четвёртая. Служить как писать (1857–1868)

Всего через два года после возвращения из вятского «изгнания» в Петербург чиновник особых поручений Министерства внутренних дел Михаил Салтыков вновь запросился на службу в российскую глубинку. За это время он успел прославиться как издатель записок «Губернские очерки» отставного надворного советника Щедрина (открыто условный псевдоним никого не смущал). Книгу читали по всей России, она стала в буквальном смысле этого слова бестселлером русской литературы той поры.

Салтыкову выпало место вице-губернатора в Рязани. Утверждая назначение, император Александр II сказал: «И прекрасно; пусть едет служить да делает сам так, как пишет». Эти слова передали Салтыкову, и он их не раз с удовольствием вспоминал, поясняя слова государя, который стал его «читателем и защитником»: «…то есть так, как желает, чтобы действительно делали хорошо».