Салтыков (Щедрин)

Обе невесты устремлялись душой и телом из своих российских захолустий в столицу и готовы были ради этого на разлуку с близкими. «Что делать! Я очень люблю папеньку, но всегда хотела жить врозь с ним», – признавалась Николаю его Ольга. А Михаил в своё время говорил, что «не может без досады смотреть» на то, как сестра жены Анна «любит отца своего, которого он не выносит, и что с этой её привязанностью ему невозможно примириться» – тоже лишний довод в пользу женитьбы на Елизавете…

Николай, как и Михаил, поселился с молодой женой в Петербурге. Салтыков говорил впоследствии доктору Белоголовому, что на новое выступление его в литературе «главной побуждающей причиной был недостаток в материальных средствах для сносной жизни с молоденькой женой в Петербурге». Учитель русского языка и словесности Николай ради беспечального жилья своей жены стал сотрудничать с различными журналами и газетами. «Буду писать всё, что угодно», – обещал он в дневнике. И хотя, безусловно, Салтыков был наделён огромным даром художника, а второй, поверьте пока мне на слово, – талантом критика-исследователя, признаем, поскольку они сами этого хотели, что, кроме влечения, которое «род недуга», к литературе, здесь было и это: шерше ля фам.

В свою очередь, у жён были свои интересы. Помыслы Елизаветы Аполлоновны «вращались исключительно вокруг различного рода источников развлечения и средств повышения её красоты и внешней обаятельности» (так обобщил воспоминания современников М. А. Унковский). Впрочем, Михаил знал, что выбирал. Но ведь и Ольга Сократовна, несмотря на своё красноречивое, как, впрочем, и у Елизаветы, отчество и на похвалы её умственным интересам, расточавшиеся Николаем, тоже смотрела на жизнь «как на вечный, словно для неё созданный праздник» (вывод её свойственницы В. А. Пыпиной).

Не только Елизавета Аполлоновна «после каждого обхода магазинов… <…> возвращалась в сопровождении магазинных рассыльных, нёсших груды, несомненно с большим вкусом выбранных, но вовсе не необходимых вещей». Ольга Сократовна тоже любила объезжать лавки: «Купцы были её приятели. Они приносили ей складной стул, если в лавке не было дивана. Они потчевали её чаем, если пили. Она толковала с купцами о их семейных делах. Они показывали ей новые товары… Многие приказчики Гостиного двора долго помнили Ольгу Сократовну и при мне, много лет спустя, расспрашивали о ней мою мать в магазинах Погребова и Барышникова, где она всегда забирала много товара», – рассказывает В. А. Пыпина.

Не только Елизавета Аполлоновна «имела непреодолимое желание не стариться»: в частности, ела «только молодое мясо, то есть цыплят, телят, барашков, и даже ухитрилась раз зайти в рыбную лавку и попросить там продать ей несколько рыбок, но обязательно молоденьких, на что продавец ей ответил: “Мы рыбам, сударыня, годов не считаем”». Свои рецепты продления молодости находила и Ольга Сократовна: особенно полюбилось ей, свидетельствуют большинство мемуаристов, общение с горячим южным студенчеством и юными друзьями её мужа, так же как и он, одержимыми поиском новых форм взаимоотношений между мужчинами и женщинами.

Однако упаси боже кого-то заподозрить меня в попытке посмеяться над этим естественным стремлением милых женщин к «вечной сладостной весне Хиоса» (это эстетическое выражение я нашёл в дневнике Николая Чернышевского; читатель, конечно, давно догадался, что я рассказываю о нём и его супруге)…

Это сопоставление потребовалось для того, чтобы и историю супружества Салтыкова рассмотреть в реальных исторических координатах, а не в тени вымышленного образа писателя, сложившегося в идеологизированном литературоведении. Чернышевский был одержим идеями женской эмансипации, но и у Салтыкова были свои взгляды на брак и семью. В пору завершения своего великого семейного романа «Господа Головлёвы», по художественной силе сопоставимого с написанной чуть ранее «Анной Карениной», он высказывается с определённостью, почти декларативной: «В настоящее время существуют три общественные основы… <…>: семейство, собственность и государство. Вот эти-то самые основы значатся и на моих знамёнах. Знамя первое: семейство. Приемлю и немало вопреки глаголю».

«Вопреки» – что? Салтыков особо оговаривает: «Семья, собственность, государство – тоже были в своё время идеалами, однако ж они видимо исчерпываются». Но эта самая исчерпываемость прежней формы не означает необходимость каких-либо сокрушающих действий. Далее во вновь цитируемом письме (Евгению Утину, 2 января 1881 г.) следует знаменательное: «Читая роман Чернышевского“ Что делать?”, я пришёл к заключению, что ошибка его заключалась именно в том, что он чересчур задался практическими идеалами. Кто знает, будет ли оно так! И можно ли назвать указываемые в романе формы жизни окончательными?»

В самом деле: всегда ли хороша всеохватная рационализация, всегда ли установим критерий истинного знания, а добродетель может быть отдана исключительно под контроль самосознания (фундаментальные вопросы, которые возникли, между прочим, в лоне сократической философии)?