Салтыков (Щедрин)

И ещё одно здание на пути между гостиницей и церковью стало в это время очень близким для Салтыкова – Газетный переулок после пересечения с Большой Никитской улицей переходит в Большой Кисловский переулок. Не исключено, что приехав в Москву для женитьбы, Салтыков без промедлений отправился сюда, где на антресолях двухэтажного каменного дома, выкрашенного белой краской, помещалась редакция «Русского вестника». Он мог принести в эту крохотною, низенькую комнатку свои «Губернские очерки» впервые, мог прийти, чтобы справиться о судьбе посланных ранее, или мог нести новые очерки, в дополнение к тем, что уже были в редакции.

Не исключено, что встретил его молодой человек с папиросой в зубах – секретарь редакции Ардальон Васильевич Зименко. Он непрерывно курил, и Салтыков, встретив родственную натуру, табаком удушающую свою душу, едва ли не выкурил с ним тройку-пятёрку папирос. Мог он тогда же познакомиться и с Катковым, которого, надо признать, шумная разговорчивость неизвестного, но желанного автора порой приводила в конфуз, и он называл Михаила Евграфовича «диким».

Зная о темпераменте Салтыкова, нельзя исключить то, что и церковь для своего венчания он выбрал, отправившись в «Русский вестник». Увидел, вспомнил об институтских годах, а церковь теперь стала ещё краше, обрела необычную колокольню – и принял решение. Фантазия может подсказать нам ещё одну сцену: после венчания 6 июня молодой супруг мог не сразу устремиться праздновать свершившееся, а заглянуть на редакционные антресоли, чтобы справиться о продвижении «Очерков» к читателю. Во всяком случае, такое предположение психологически не менее достоверно, чем описание салтыковской свадьбы, которое однажды довелось прочитать в книге, претендующей на документальную:

«Ласковым солнечным днем… в Крестовоздвиженской церкви… стоял наш герой под венцом с Елизаветой Аполлоновной Болтиной. Многочисленные зеваки, присутствующие при этом, – вход в храм Божий открыт для всех – отмечали интересную особенность: вокруг невесты толпилось множество родственников и друзей, а жених стоял один как перст. “Одинёшенек стоит – должно быть, сирота”, – сочувственно шептались богомольные старушки. Впрочем, они ошибались: на венчании всё-таки присутствовал один из Салтыковых – младший, любимый брат жениха Илья. Но он стоял в стороне, поскольку считал ситуацию, мягко говоря, двусмысленной.

Высокая сероглазая невеста, раба Божия Елизавета, теперь уже Салтыкова, в своём роскошном подвенечном платье была дивно хороша. Мягким грудным голосом она смиренно отвечала на вопросы священника… А неподалёку от аналоя, рядом с отцом, моложавым господином с полувоенной выправкой и крашеными волосами, стояла сестра-близнец невесты…» и т. д., и т. п.

Возразить нечего: действительно, со стороны родных жениха на свадьбе был только Илья, но прочие подробности – и здесь и далее – ту книгу едва ли украшают. Такая беллетризация исторических фактов, такое стремление влезть в черепную коробку исторических лиц, такое неистребимое искушение высказаться от их имени, используя тексты писем, дневников, мемуаров, могут довести читателя до ошеломления и окончательно отвести его от реальных представлений о далёких временах. Между тем у сочинителей биографических повестей есть увлекательнейшая возможность – пойти за фактами не ради оперных мизансцен и демонстрации сверхчувственной проницательности повествователя, а с тем, чтобы психологически достоверно попытаться объяснить поступки своих героев, увидеть их не только на фоне времени, но и в координатах судьбы.

В сохранившейся переписке семьи Салтыковых этой поры отыскиваются причины отсутствия на свадьбе родни со стороны жениха. До нас дошёл черновик майского письма Дмитрия Евграфовича Илье Евграфовичу, вероятно, так и не отосланного – из-за его откровенности. Старший брат, в противоречие с известными нам (и ему, естественно) доводами Ольги Михайловны за свадьбу в Москве, теперь высказывает убеждение, что окончательное решение Михаила вызвано не чем иным, как хотением «невесты, которая, мимоходом сказать, кажется, никого из нас знать не хочет и не только до сих пор ни строчке моей Аделаиде не написала, но даже и поклоном никого из нас не удостоила в письмах своих к брату Мише». Далее следует вывод: «Так что мы теперь поневоле должны будем держаться в стороне, ибо нет никакого основания бежать к молоденькой девочке навстречу с распростёртыми объятиями».