Салтыков (Щедрин)

Так или иначе, объявив, что её на свадьбе в Петербурге не будет, Ольга Михайловна продолжает внимательно следить за приготовлениями к ней. 10 мая он рассылает письма своим сыновьям, как можно предположить, примерно одного содержания. Дмитрию Евграфовичу, которому также велено передать письмо Мише (не найдено), она пишет: «Поначалу я была как очумленная Михайловой женитьбой или расшибленная. Обыкновенно при страданиях человек не может здраво рассуждать, но теперь как стала в себя приходить, то час от часу раны более меня стали язвить и убивают меня насмерть, когда всё это соображу, что он без всякого резону, не сообразясь и не посоветовавшись ни со мною, ни с тобою, предоставил только одному своему соображению и, получа прощение, взял всё за бесценок распродал и уехал из Вятки как будто на готовое всё для него. Сделал столько ошибок неисправимых и тягостных, тогда как ему следовало там бы пожить, жениться. Его жена при недостатках не могла бы быть недовольной вятской жизнью, тем более она там жила. Между тем, бывши при месте, получая 1500 р. серебром жалованья и от меня 1500 р. серебром, значит, мог бы жить очень хорошо, благородно, даже если бы хоть отец не помогал бы его жене, а этим временем приехал бы в Петербург искать место, с которого бы его и перевели…»

Этот пассаж надо пояснить. Попросив предоставить ему службу в Петербурге, Салтыков поначалу не получил должности, а был до открытия вакансии лишь «состоящим при министерстве». Но продолжим: «Теперь же он самонадеянностью своею состряпал себе болтунь, что меня поставил в самое критическое положение. Признаюсь, не ожидала я с его стороны такого действия, которое, конечно, поставит меня в его глазах недоброй матерью, но я в необходимости нахожусь держаться истины, любо или не любо ему, я не могу и не хочу молчать и терпеть…» После этого заявления Ольга Михайловна вновь перешла к конкретным финансовым распоряжениям относительно Миши.

Трудясь над этим письмом, мать ещё не знала, что 7 мая сын подал министру Ланскому следующее прошение: «Имея намерение вступить в законный брак с дочерью статского советника Болтина, девицею Елизаветою Аполлоновною, долгом считаю испрашивать на сие разрешения вашего высокопревосходительства». Министр наложил резолюцию: «Разрешить», а узаконенный жених сделал ещё один ход навстречу матери: свадьбу было решено играть в Москве, 3 июня. Сюда из Владимира удобнее было добираться семье Болтиных. Сюда, сын до последнего дня на это надеялся, достаточно просто было приехать и матери.

Про перемену места Ольга Михайловна промолчала, а про дату написала, опять-таки Дмитрию: «Свадьбу Михайлову нельзя и 3-е число играть, ибо будет на Духов день. Вот русские какие сошлись, не понимают и праздников своих». Духов день – праздник Сошествия Святаго Духа на апостолов – отмечается на следующий день после Троицы (Пятидесятницы); понятно, что это всегда понедельник. Напомнила Ольга Михайловна и о том, что в среду тоже венчаться нельзя – постный день.

И хотя твердокаменный советский щедриновед Валерий Кирпотин объявил Салтыкова «атеистом, не признающим никаких уступок»[9], Михайла об этом не знал и потому смиренно прислушался к материнским церковнокалендарным рекомендациям. В итоге он остановил свой выбор на 6 июня, четверге. Тоже не самый удачный день, в четверг заключают брачные союзы вдовцы и разведённые (если им разрешат) – по народному поверью, брак в четверг чреват потрясениями в семейной жизни. Но вот уж в приметы раб Божий Михаил как истинный православный христианин никогда не верил!

Для венчания им была выбрана, как мы уже знаем, Крестовоздвиженская церковь. Вероятно, потому, что этот и сам по себе радующий глаза храм с высокой, стройной колокольней Салтыков хорошо знал – он, напомню, был приходским для воспитанников Дворянского института. Кроме того, и остановился жених, а заодно и семья Болтиных, вероятно, поблизости, в Старогазетном (Одоевском, Камергерском) переулке. Здесь располагалась считавшаяся едва ли не лучшей в Москве гостиница Ипполита Шевалье с таким же приманчивым рестораном. Как мы уже знаем, Михаил Евграфович ценил бытовые удобства, справедливо полагая, что в человеческих условиях и работается, и отдыхается куда лучше, нежели в условиях экстремальных. Известно, что, приезжая в Москву, он обычно поселялся у Шевалье. Впрочем, эту гостиницу любили и другие писатели – Фет, Некрасов, Григорович, а особенно Лев Толстой. Здание, даже здания (если войти во двор), между прочим, сохранились – это напротив Художественного театра, – но ныне пребывают в небрежении: город не знает, что с ними делать, хотя литературно-художественное будущее этих строений очевидно любому человеку, сколько-нибудь любящему Москву и неравнодушному к родной культуре.