Салтыков (Щедрин)

Однако Миша, как видно, погружённый теперь в известную нам министерскую писанину, по-прежнему оставляет родных без своего живого слова, так что в марте к Дмитрию обращается брат Николай Евграфович. Он, можно вспомнить, в семье Салтыковых на особом счету, живёт с особыми представлениями о времени и пространстве, но всё же и он несколько озадачен. «Поздравляю брата Мишу с наступающим браком, который, вероятно, устроит его счастье, – начинает он. – Вместе с тем весьма сержусь на него, что он ничего мне не пишет, в особенности в таких обстоятельствах, не уведомляет о своём счастии, не описывает качеств своей невесты, и вообще это мне передано тобою очень неопределённо, между тем как я желал бы знать: хороша ли его невеста, умна ли, любезна, воспитана, богата ли; одним словом, это меня интересует весьма как человека близкого».

Нужно учесть, что в это время Николай Евграфович, так и не сделавший карьеру в Петербурге, пребывает в Спасском «на дожитии», под приглядом матери, и за этими строками – желание именно Ольги Михайловны узнать, пусть обиняком, коль напрямую не удаётся, побольше о планах и деяниях Миши. Самого Николая больше, честно говоря, интересует другое: он просит, чтобы брат по случаю своей свадьбы сделал ему подарок – прислал, «если можно, хорошенькую боевую шашку и пистолет двуствольный». Следовательно, на свадьбе присутствовать он не рассчитывает. Да и когда будет свадьба? Где?

Ещё 11 апреля ничего внятного не знает о сём событии и брат Сергей (все коммуникации братья пытаются установить с помощью Дмитрия Евграфовича): «Целую брата Мишу, но, впрочем, он, я думаю, во Владимире, а потому, если будете писать, то прошу вас передать ему от меня моё поздравление». Так же мало ведает о грядущем торжестве Илья Салтыков (его письмо Дмитрию Евграфовичу и его жене датировано 12 апреля): «Что брат Миша, верно, у невесты? Не пишу ему, потому что не знаю, где он».

Миша, действительно, 9 апреля отправился из Петербурга во Владимир, естественно, по пути Москвы не миновав. Однако Ольга Михайловна в это время была в Твери и о перемещениях сына узнала только, когда он через две недели вернулся в Петербург («Видно, Михайла дует на меня губу, не пишет ко мне, али укатил к своей невесте и старуха выпрыгнула из головы»). Но, говоря по совести, для Михайлы это было неуютное, суетливое время. Ольгу Михайловну удивила «цель его желания свадьбу играть в Петербурге». Она не видит в этом никакого смысла – только непомерные расходы. «Если он предполагает, что я буду на свадьбе, то я нарочно ни за что не поеду и при том при болезни моей меня это расстроит, я не в силах ни хлопотать, ни выезжать, да и сужу… – здесь Ольга Михайловна возвращается к вариантам, которые возникали, когда Михаил был ещё в Вятке, – не лучше ли просто обвенчаться в деревне, и пускай хоть бы на обмеблировку спальны это употребили».

Здесь следует обратить внимание на два очень важных обстоятельства. Первое. Как бы ни сокрушалась и ни жаловалась Ольга Михайловна на неразумные, по её мнению, поступки сына, она постоянно помнит о необходимости денежно его поддерживать, и едва ли не в каждом письме той поры этот вопрос с Дмитрием Евграфовичем обсуждает – обычно в виде распоряжений: «Выдай ему к 300 р. серебром, взятым прежде, остальные 2700 р. серебром»; «если можно, отдай Мише и на фортепьяно 500 р. серебром» и так далее. Второе: надо ли напоминать, что у матерей обычно, то есть в большинстве случаев, особое отношение к избраннице сына? Ольга Михайловна здесь не исключение, тем более что её и жизненный статус, и жизнепонимание в целом значительно, если не сказать – радикально отличается от представлений легкомысленной семьи Болтиных. Можно представить, что будь жив фантазёр Евграф Васильевич, он легко бы нашёл общие интересы с артистичным Аполлоном Петровичем – но то Евграф Васильевич…