Сальватор. Части 3, 4

Итак, он принял епископа как священника, которому была доверена величайшая ценность — душевное спокойствие его жены. Маршал почтительно поклонился гостю и, подойдя к одному из кресел, жестом пригласил монсеньера сесть.

— Простите, господин маршал, — начал епископ, — что я отрываю вас от важных дел.

— Мне слишком редко выпадает возможность увидеться с вами, монсеньер, — отвечал маршал, — а потому я принимаю вас с радостью. Какому счастливому случаю я обязан честью принимать вас у себя?

— Господин маршал! — произнес епископ. — Я честный человек.

— Не сомневаюсь в этом, ваше преосвященство.

— Я никогда не делал зла и не хотел бы причинять его никому на свете.

— В этом я убежден.

— Все мои поступки подтверждают безупречность моей жизни.

— Вы исповедник моей супруги, ваше преосвященство. Мне нечего к этому прибавить.

— Я имел честь просить вас о встрече, господин маршал, именно потому, что я исповедую госпожу де Ламот-Удан.

— Слушаю вас, монсеньер.

— Что бы вы сказали, господин маршал, если бы вдруг узнали, что исповедник вашей добродетельной супруги — мерзкий негодяй без чести и совести, мошенник, замешанный в отвратительнейших беззакониях?

— Не понимаю вас, монсеньер.

— Что бы вы сказали, если бы ваш собеседник оказался последним из грешников, бесстыднейшим, опаснейшим из всех христиан?

— Я бы сказал ему, ваше преосвященство, что ему не место рядом с моей женой, а если бы он стал настаивать, я бы взял его за плечи и выставил вон.

— Так вот, господин маршал, если тот, о ком я вам говорю, и не отпетый негодяй, то его в этом обвиняют. Именно у вас, человека, воплощающего собой честность и порядочность, я и прошу справедливости.

— Если я вас правильно понимаю, монсеньер, вас обвиняют неизвестно в каких грехах, и вы обращаетесь ко мне в надежде, что я помогу исправить эту несправедливость. К несчастью, монсеньер, я ничем не могу помочь, о чем весьма сожалею. Если бы вы были офицером — другое дело. Но вы лицо духовное, и вам следует обратиться к министру культов.

— Вы меня не поняли, господин маршал.

— В таком случае, изложите свою мысль яснее.

— Меня обвинили, оболгали перед его святейшеством, и сделал это член вашей семьи.

— Кто же?

— Ваш зять.

— Граф Рапт?

— Да, господин маршал.

— Что общего может быть между графом Раптом и вами? Зачем ему клеветать на вас?

— Вам известно, господин маршал, какое всемогущее влияние оказывает духовенство на буржуа?

— Да, — пробормотал маршал де Ламот-Удан таким тоном, словно хотел сказать: "Увы, это мне известно слишком хорошо".

— Во время выборов, — продолжал епископ, — святые отцы широко воспользовались общественным доверием и употребили его на то, чтобы в Палату прошли кандидаты его величества. Один из таких священников, которому скорее безупречная репутация, нежели его истинные заслуги, дала возможность оказать немалое влияние на исход выборов в Париже, — это я, ваше превосходительство, ваш покорный, почтительный и преданный слуга…

— Однако я не вижу связи, — начал терять терпение маршал, — между клеветой, предметом которой вы явились, выборами и моим зятем.

— Связь самая что ни на есть тесная и прямая, господин маршал. Судите сами! Накануне выборов господин граф Рапт явился ко мне и предложил, в случае если я помогу ему одержать победу, сан архиепископа Парижского, если, конечно, болезнь его высокопреосвященства окажется смертельной, или любое другое свободное архиепископство в случае выздоровления господина де Келена.

— Фи! — с отвращением воскликнул маршал. — Какое омерзительное предложение, до чего отвратителен этот торг!

— Я именно так и подумал, господин маршал, — поторопился заверить епископ, — и даже позволил себе строго осудить господина графа.

— И правильно сделали! — выразил свое согласие маршал.

— Однако господин граф продолжал настаивать, — не умолкал епископ. — Он заметил, и не без основания, что такие талантливые и надежные люди, как он, редки, что у его величества много сильных врагов. Предлагая мне сан архиепископа, — с видом скромника прибавил монсеньер Колетти, — граф сказал, что преследует единственную цель: поднять религиозный дух, который ослабевает изо дня в день. Это собственные его слова, господин маршал.

— И что последовало за этим грубым предложением?

— Оно действительно грубое, господин маршал, но скорее по форме, нежели по сути. Ведь более чем верно другое: гидра свободы снова поднимает голову. Если мы не примем надлежащих мер, не пройдет и года, как с человеческой совестью будет покончено навсегда. Вот почему я был вынужден принять предложение господина графа.

— Если я правильно вас понял, — строго подытожил маршал, — мой зять взялся выхлопотать для вас сан архиепископа, а вы за это обещали сделать его депутатом?

— В интересах Церкви и государства — да, господин маршал.

— Ну что же, господин аббат, — вздохнул маршал, — когда вы вошли сюда, я не хуже вас знал, как относиться к моральным качествам графа Рапта…

— Не сомневаюсь, ваше превосходительство, — перебил его епископ.

— А когда вы отсюда выйдете, господин аббат, — продолжал маршал, — я буду знать, чего ждать от вас.