Самая лучшая сказка Леонида Филатова

«Булгарин в свое время был знаменитейшим писателем. А что мы о нем сегодня знаем? Разве только то, что Пушкин его не жаловал, – грустно повторял раз за разом Филатов. – Но это все-таки дела давно минувших дней. А вот спроси у нынешних молодых, кто такой Шукшин, – многие не ведают. Да что Шукшин! Гагарина не знают. Начнут вас уверять, будто первым в космосе был американский астронавт… Конечно, не мы одни такие. В Англии опросили школьников насчет Шекспира. И он оказался известным парламентским деятелем и даже генералом Второй мировой войны. Но все же у нас сейчас мы сталкиваемся с беспамятством беспрецедентным…»

Позже Леонида друзья стали отговаривать, говорить, что вот, мол, ты и заболел, потому что передача у тебя такая, что вообще это вредно для здоровья – шастать по могилам. Ведь это как купаться в мертвой воде. Особенно его напугала фраза Ницше, что, когда долго всматриваешься в пропасть, пропасть начинает вглядываться в тебя.

Но все равно он не остановился. Продолжал делать свои авторские передачи. Хотя даже Нина была категорически против, считая, что «они отнимают у Лени здоровье. Он страшно переживает. Все пропускает через себя, как будто каждая передача – о близком друге, вчера ушедшем».

Хотя Филатов соглашался, что охранительная функция, уводящая человека подальше во времени от пережитых трагедий, несчастий, потерь родных, конечно же, нужна. Но в то же время был убежден, что «не случайно в человеческом обиходе есть и такое словосочетание: вечная память. Нельзя диктовать: помните это, а вот это забудьте. Душа протестует, когда забывают вещи, которые нельзя забывать, людей, которых нельзя не помнить». По всем меркам, грех это великий.

Его на съемки порой даже в инвалидной коляске возили – самостоятельно передвигаться не мог. Когда он все-таки появлялся в студии, вся атмосфера мгновенно менялась. Это было просто какое-то чудо, вспоминала журналистка Ксения Ларина. Он всех помнил по именам. Гримеров, старших помощников, младших помощников, третьих режиссеров. И для каждого у него подготовлена своя шутка, кого ущипнет, того погладит, третьему даст подзатыльник, четвертому анекдот расскажет… А человеку физически тяжело и разговаривать, не говоря уже о том, что еще затрачиваться на какое-то общение. Но он себе это позволял.

Последние программы, рассказывала художественный руководитель передачи «Чтобы помнили…» Ирина Химушина, «мы записывали… этим летом (2003 год. – Ю. С.), он чувствовал себя очень неважно, хотя он это не показывал никогда. И мы иногда приезжали и говорили: Боже мой, Леня плохо выглядит. Камера его так любила, он всегда был такой красивый…»

К сожалению, Ирина и остальные те самые «пять-семь сумасшедших» создателей программы ошибались. Зрители видели: что-то не так происходит с их нежно любимым автором и ведущим…

«Если бы я не появлялся на экране, я бы, конечно, предпочел никому не сообщать о своей болезни, – говорил Леонид Алексеевич. – Но программа выходила, а разговариваю я еле-еле… Пошли письма: он что, с бодуна? Сначала я хотел уйти из передачи, настолько глупо и невозможно было мое там появление, но телегруппа предпочитала меня не отпускать. Говорили, что невозможно поменять ведущего, ведь другое лицо – это другая интонация. А какая может быть интонация, если я слов не выговариваю?.. Было время, когда я не мог не то что встать, а просто сидеть, меня снимали на больничной койке…»

Тогда на выручку пришел режиссер Александр Адабашьян и предложил другу: давай я сниму о тебе передачу и всё всем объясню. Филатов согласился, и вышла передача под названием «…И не кончается строка». Нет-нет, как мог сопротивлялся Леонид Алексеевич, я отнюдь не так патологически честолюбив, чтобы сниматься в полумертвом состоянии. Тогда я умирал, это было совершенно очевидно. Лечащий врач санатория, где я лежал, сказала: через пять дней он умрет, я бы не хотела, чтобы это случилось здесь. Меня увезли. А сейчас мне неудобно перед этим доктором: я-то выжил. Неловко (sic! – Ю. С.) получилось…»

В какой-то степени поддерживал его даже «черный юмор». Однажды Леониду Алексеевичу пересказали анекдот от его старого знакомого, однокурсника Александра Кайдановского. Дескать, в Доме кино тот мрачно пошутил: «Звонил Филатов. Предлагает сняться в передаче о Толе Солоницыне. У него случился инсульт, а у меня недавно был инфаркт. Получается, что два полутрупа снимают фильм о полном трупе…»

Смешно, не правда ли, смешно?..

А вскоре Леониду Алексеевичу пришлось делать свою скорбную передачу уже об ушедшем в мир иной Александре Кайдановском.

Желая оградить Филатова от опасного «некрофильства», «гробокопательства», друзья напоминали ему, как он первым в истории отечественного кино в рязановском фильме «Забытая мелодия для флейты» отважился сыграть роль человека, который, находясь в состоянии клинической смерти, в коме проносился по экрану в «тоннеле мертвых». Это, по их мнению, был очень нехороший знак судьбы.