Самая настоящая Золушка

— Нет! — уверенно, пожалуй, слишком громко, отвечает она, и в зеленых глазах вспыхивает знакомое мне упрямство. — Просто кто-то хочет, чтобы ты так думал.

Сначала мне хочется просто дать ее словам развеяться, как плохому сну. Потому что мой привыкший все рассчитывать мозг не верит в теории заговора, а доверяет лишь фактам, которые, как ни крути, далеки от того, что она говорит. Есть множество способов испортить мне жизнь, но зачем сводить с ума того, кто и так глубоко болен? Зачем доказывать шизофренику, что он — шизофреник, если этот диагноз черным по белому записан в его медицинской карте?

Но уже в машине, которая везет нас с Катей обратно домой, моя умница жена вдруг, просто так, начинает рассказывать мне историю. В ней много пробелов, но уже после первых предложений мне хочется сказать водителю, чтобы разворачивался к дому Морозова. Единственная причина, по которой я этого не делаю — как никогда ясное понимание, что если я переступлю порог его дома, то от «счастливого семейства» не останется камня на камне. Что я порву их в клочья, и это — совсем не фигура речи, а буквальное справедливое наказание за то, что они сделали с моей маленькой потерянной Золушкой.

Катя рассказывает, что та фотография в сети — дело рук Татьяны. Что таким образом она пыталась влиять на нее, чтобы та делала то, что ей прикажут, иначе снимки уже никуда не исчезнут и в считанные часы наводнят сеть до отказа, так что избавиться от них не поможет даже армия адвокатов и легион юристов.

— Я не знаю, зачем это ей, Кирилл, — тихим и напряженным голосом говорит Катя, прижимаясь головой к моему плечу, и я, наплевав на ломоту в плечевом суставе, прижимаю ее к себе.

Сейчас эта боль действует как хороший профессиональный хук. После случая в кафе у меня порядочно помутилось в голове, но боль разом приводит меня в тонус и дает возможность снова мыслить трезво и рационально.

— Я же никто, меня никак нельзя использовать.

— Ты — моя жена, — поправляю ее и невольно улыбаюсь, когда она тяжело вдыхает в ответ.

— Это не делает меня ни богатой, ни влиятельной, — добавляет Катя.

Что-то в ее словах заставляет меня насторожиться. Я еще не понимаю, что и почему, но, как натасканный охотничий пес подаюсь рефлексам и занимаю стойку, чтобы держать нос по ветру.

В самом деле, в ее словах есть резон. Чтобы подобраться к человеку, можно найти массу способов, и чем дороже, как сейчас модно говорить, «профит» — тем грязнее средства.

Отец, хоть он никогда не скрывал, что я стал самым большим разочарованием его жизни, как-то напился до чертиков, так что еле стоял на ногах, и мне пришлось тащить его наверх, чтобы избавить мать от необходимости видеть его в таком состоянии. У них уже тогда все не ладилось: это понимал даже я — придурок со сломанным мозгом. И пока я помогал отцу свалиться в постель, он вдруг решил раскрыть душу, покаяться. И принялся рассказывать, что ему приходится каждый день строить из себя бессердечного ублюдка, чтобы никто и никогда к нему не подобрался через то, что всегда первым попадает под удар — семью, жену и детей. Тогда его очень радовало, что мне, полному эмоциональному кастрату, не придется вырезать сердце из груди, чтобы обезопасить свое спокойное будущее.

Тогда мне было все равно до его слов. Мне вообще всегда было все равно, потому что в одном отец действительно никогда не ошибался — я родился стерильным, абсолютно гладким камнем.

А сейчас, когда Катя произнесла слова о том, что она ничего не стоит, я вдруг чувствую странный зуд в ладонях. Превозмогая жалящее желание отодвинуться и сосредоточиться на пока что непонятных мне эмоциях, продолжаю прижимать ее к себе, хоть пальцы на плече сжимаются с силой стальных клещей, и жена морщит нос, но вместо того, чтобы отодвинуться, прижимается еще сильнее.

Кое в чем Катя очень неправа, хоть и не может этого знать.

Она совсем не бедная.

Афера, которой я не горжусь и о которой предпочел бы забыть, сделала из моей Замарашки одну из самых богатых женщин столицы. Она так любила меня, что, не глядя, подписала все, поверив моему «Это просто приложения к брачному контракту». Я избавился от финансового груза, который было бы очень проблематично объяснять официальным органам, которые только то и делают, что копают: сначала под моего отца, потом под меня.

Я должен рассказать ей. Тем более, когда еще будет такой подходящий случай?

Даже честно подбираю правильные слова, хоть это ни хрена не просто: сказать женщине, что играл с ней в любовь только ради того, чтобы повесить на нее добытые очень грязным способом миллионы. И что если кто-то копнет поглубже, она может сесть очень надолго. Не так-то просто найти слова, чтобы признаться любимой женщине, что использовал ее как громоотвод.

— Ты меня задушишь, — жалобно посмеиваясь, мурлычет где-то у моего плеча Катя, и я поздно соображаю, что сжал ее слишком сильно.

— Катя, нам нужно…

У меня звонит телефон.

Это, блядь, уже ни хрена не смешно.